Вернемся, однако, к писателю Морозову— именно он будет в центре нашего сюжета. Успевший поработать с самим Луначарским (соратником Ленина), он был заметно старше Учителя, и это обстоятельство невольно сказывалось на манерах общения каждого из них: младший был предельно вежлив и, чего скрывать, с некоторыми элементами заискивания, старший же — назидательно-прямолинейный, с красочным использованием ненормативной лексики, что, не скрою, произвело тогда неизгладимое впечатление. Литературовед, известный писатель, лауреат, работал с самим Луначарским, и вдруг эта «трехэтажная» непечатная лексика! Но главное заключалось в том, что в считанных метрах находилась коляска Пановой, и от мысли, что писательница, будучи немощной, могла слышать ядреные монологи «ломоносов еда», как-то становилось не по себе.
Заметим: в Дмитровском постоянно жила готовность к диалогу, в то время как в Морозов — к вещанию, и это порождало у автора протестное чувство. Помнится, писатель поучал, что по качеству никакого прогресса в искусстве, связанном с философией жизни, нет и быть не может. Когда, мол, жизнь скучна, когда она требует прилежного поведения, тогда искусство просто вырождается и т. д. Такие рассуждения были для нас новы и заставляли усиленно «шевелить извилинами».
Приведем по памяти примерный ход беседы двух безмерно уважаемых мною людей, заменяя нецензурные выражения одного из них шаблоном «фить».
Д.: Антонович, вы говорите, что барокко присущи экзальтация, мистицизм и все такое, но по русской архитектуре барокко этого ведь не скажешь?
М.: Юра, ну ты младенец, фить. Да потому, фить, что барокко в России обладает, фить, национальными особенностями— как ты этого не понимаешь, фить! Это феодальнокатолическое искусство, фить, а у нас православие.
Д.: Мне кажется, что иногда понятие «барокко» неправомерно распространяется на всю художественную культуру XI7!! в., в том числе на литературу, разве не так?
М.: Правильно распространяется, фит. Барокко — это и архитектура, фит, и живопись, фит, и мода, фит, и литература, фит. Как ты этого не можешь понять? Ты почитай Триммельсгаузена, фит, Кальдерона, фит, Марино, фит, или хотя бы русских Полоцкого, Прокоповича, фит, и тогда поймешь. Аллегория, иллюзия, сон, фит, — вот что такое барокко в литературе, фит.
Д.: Антонович дорогой, но как, все-таки, правильнее трактовать барокко — это стиль или, все же, эпоха в искусстве?
М.: О, боже мой, фит, это же пареная репа, фит: барокко — это стиль, фит, и одновременно это эпоха, фит.
Я сидел как на угольях. Трудно сказать, стали ли для Пановой достоянием гласности доносившиеся непарламентские выражения, но ухаживавшая за ней женщина неожиданно перекатила коляску в противоположную часть небольшого парка — она-то, наверняка, слышала ядреные монологи Морозова.
Кстати, последняя реплика Александра Антоновича врезалась в память автору особенно прочно. Памятуя наш рассказ, некоторые мои друзья до сих пор, чтобы подчеркнуть сходство или тождественность чего-то, иногда восклицают: «Боже мой, да это же стиль и эпоха, фит — как ты этого не понимаешь, фит».
3. «БАРИ АХО РЖАК» ИЛИ ПРИЯТНОГО АППЕТИТА!
По мнению профессора педагогики Заирбек Клены Сергеевны, едва ли не наиболее узнаваемым лицом Герценовского института во второй половине XX века почитался некий ...дядя Сеня— тщедушный прибуфетный продавец пирожков, метр с кепкой, с явными признаками юродства на лице. Он, якобы, состоял в преступном сговоре с городскими гастроэнтерологами, поставляя тем, как по конвейеру, студентов-язвенников со всех факультетов.
Эта оригинальная мысль была бы более креативной, действуй дядя Сеня в свободном рыночном пространстве, поскольку, кроме головной боли, советские эскулапы в те времена не могли извлечь абсолютно никакой выгоды из студенческих пирожков, многократно обжаривавшихся в неиссякаемой маргариновой среде. (Это теперь продвинутым кулинарам ясно, что коварство маргарина обязано высокому содержанию трансжиров, для переработки которых человеческий организм просто не имеет в своем арсенале необходимых ферментов, а в те времена на таких пирожках выросло не одно поколение советских студентов-язвенников).
В действительности же наиболее узнаваемой фигурой в те, уже далекие годы состоял совсем другой человек. Он был неформатен и не влезал ни в какие рамки, но его популярность среди студенческой братии, можно сказать, зашкаливала. Того же ректора учебного заведения Боборыкина многие студенты знать не знали ни в лицо, ни по имени, директора же студенческого клуба Андроника Асатуровича Ахаяна (или попросту: Андрея Андреича) узнавал практически каждый. Кинозвездой и секс-символом, вроде Делона, он, конечно же, не выглядел, скорее наоборот — ростом и торсом не вышел, одевался небрежно, да и брился-то не каждое утро. И, тем не менее, этот удивительный человек стал известен не одному поколению студентов-герценовцев.
Чем он брал, спросите? Уж, конечно, не тем, что рекомендацию в партию ему давал сам Фадеев, что он еще в середине 20-х годов стал членом Ассоциации пролетарских писателей на Северном Кавказе (кажется в Армавире), что был заслуженным работником культуры РСФСР и т. д. Об этих вещах он никогда не распространялся, равно как и о том, что его зарплата, как директора, составляла где-то 75 целковых в месяц (поскольку штатное расписание института вообще не предполагало подобной должности), и основным добытчиком в семье была жена — Тамара Константиновна Ахаян (Штольц) — доцент, а затем известный профессор-педагог. Скромнейший из скромнейших, он был из тех, кто грезил ...пионерским счастьем и пролетарской дружбой.
А брал Андроник Асатурович студенческим клубом, который был в его времена настоящей «меккой» для студентов, о чем нынешнее поколение герценовцев может только мечтать. Он не занимался показухой, а реально организовывал досуг молодых людей, заботился о духовном их развитии, как бы окормляя студентов, тем более что многие тогда приезжали из глухих деревень (кстати, на третьем этаже главного корпуса в те времена располагалось общежитие факультета народов Севера). Он как бы невольно разделял в душе пафос одной блатной советской песенки тех лет: «много у нас диковин, каждый чувак Бетховен», поскольку всячески вовлекал ребят в многочисленные клубные студии, академический хор и т. д.
Особой популярностью пользовались танцевальные вечера, которые регулярно устраивались в так называемом «голубом зале» — узком и длинном помещении-коридоре (кем-то по недоразумению превращенным сегодня в одноплоскостной конференц-зал — об атмосфере демократии в подобном зале, где люди могут видеть лишь затылки впереди сидящих, можно практически забыть). Кстати, руководителями студий тогда были весьма талантливые артисты ленинградских театров, которым автор, будучи официально оформленным работником клуба (фактически, помощником директора), выдавал ключи от студий и, разумеется, не упускал возможности лишний раз пообщаться.
Однако студии и танцевальные вечера могли «поглотить» далеко не всех студентов. Подлинным «хобби» Андроника Асатуровича стала организация упоительных вечеров встреч со знаменитыми людьми Советского Союза — деятелями искусства, литературы, науки, спорта, армии и флота. В такие дни вместительный колонный зал клуба (с балконом) штурмовали сотни, если не «тыщи» студентов, жаждавшие стать непосредственными участниками общения со знаменитостями. В те времена живое общение ценилось еще и потому, что телевизор для многих студентов был своего рода роскошью. По долгу службы, автору посчастливилось встречать с цветами (а иногда и сопровождать) многих знаменитостей — И. Эренбурга, М. Шагинян, А. Хачатуряна, В. Соловьева-Седого, Н. Черкасова, Е. Лебедева, М. Дудина, Л. Хаустова и др.
Но, не станем далеко уходить от заявленного жанра. Уж если наша задача — концентрировать внимание на юморе и приколах, то вначале опишем обстоятельства, способствовавшие знакомству с Андреем Андреевичем.
