Утром, потихоньку, чтобы не попасть никому на глаза и не втянуться в более длительные посиделки, мною был покинут гостеприимный дом. Таким же тихим было и возвращение в общагу МАИ, где моя команда даже не заметила моего отсутствия. Кто-то вспомнил, что среди новогодней ночи мы пошли с Володькой покурить и не вернулись. Я даже первое время переживал, что оставил там его одного, но, как потом оказалось, он уехал утром первого, оставив меня в руках будущих медицинских работников. Впервые в жизни я общался с «братьями» из Анголы и Афганистана.

Дальше студенческая жизнь покатилась, точнее сказать, поскакала по ямам и колдобинам, образом, который не представлялось возможным назвать правильным. На учебе я почти не появлялся, занимая время преферансом, иным аналогичным времяпрепровождением и активным общением с прекрасным полом. Местами постоянной дислокации стали женские общежития автодорожного института на Соколе, инженеров железнодорожного транспорта в Марьиной Роще, сахарного завода им. Мантулина на Красной Пресне и пищевого института, расположенного через дорогу от нас.

В нашей комнате общежития на стене висела большая карта Москвы, где красными флажками отмечались посещаемые нами «автопоилки». Так назывались залы с пивными автоматами, где за двадцатикопеечную монету можно было получить кружку светло желтого напитка, называемого пивом, и прикупить маленьких соленых сушек. С каждым днем карта краснела – то ли от новых флажков, то ли от стыда за своих владельцев. Иногда, после удачной пули в преферанс, позволяли себе посетить и культурные пивные. Таких в Москве было несколько: «Садко» в Столешниках, «Саяны» на метро «Щелковская», «Жигули» на Арбате и «Ракушка» на Юго-Западной. Достойно можно было попить пива в «Пльзене» в парке Горького.

Жизнь в общежитии не располагала к получению знаний. Планирование как таковое отсутствовало напрочь. Представить, просыпаясь утром, чем ты будешь заниматься в обед, было сложно. А уж куда кривая занесет тебя к вечеру, и где ты встретишь следующее утро – практически невозможно. Особенно в праздники, которые были почти каждый день. Показательно одно из утренних пробуждений. Все медленно и нехотя просыпаются в комнате, где накануне было весело и задорно. На кроватях приходят в себя студенты и студентки. На подоконнике сидит Махно, пытаясь прикурить бычок, выловленный из тарелки, выполнявшей роль пепельницы. На одной из кроватей лежит Царев. Царев и Махно были единственными в общежитии гостями, уже успевшими недавно завести семьи.

– Махно, а что ты говоришь жене, когда не ночуешь дома? – спрашивает Царев.

– За-р-р-р-ранее не г-г-г-готовлюсь. Под-д-д-хожу к д-д-дверям и им-м-м-п-п-п-ровизирую, – привычно заикаясь, отвечает Махно, затягиваясь бычком.

В этот момент дверь в комнату резко открывается, и на пороге появляются их жены, подруги по жизни.

– Ну что, Махно. Им-м-м-м-п-п-про-визируй, – раздается с кровати, и вся комната бьется в истерике.

С тех пор фраза «Ну что, импровизируй» стала постоянно применяться в нестандартных ситуациях.

Приходило осознание, что учеба в авиационном институте – это не мое. Получить специальность инженера по вооружению летательных аппаратов – означало засунуть себя по распределению в какое-нибудь КБ или закрытый почтовый ящик, где ближайшие пять лет сидеть и разрабатывать какой-нибудь болт или гайку. Но не было и альтернативы. Поэтому шатко-валко учебу я тянул и даже получал стипендию. Отлично понимая, что это ненадолго: хотелось перемен. Свежего воздуха. Смены обстановки. Хотелось заниматься чем-то другим. Получить другую специальность, какую – неясно, но другую.

      Если думать о чем-то постоянно, то твои мысли материализуются. Только не надо себе мешать, а надо правильно использовать подсказки, которые тебе предлагаются. А если ты их не видишь, то ищи их или создавай сам. Первая такая подсказка появилась в конце мая. В этот день мы получили стипендию сразу за два месяца и, по старой доброй традиции, принялись это дело отмечать. Начиналось все стандартно, но к ночи компания из десяти человек только разошлась. Пополнить запасы спиртного не представлялось возможным, так как рестораны работали до одиннадцати вечера, а о круглосуточных магазинах приходилось только мечтать. Брать у метро «Сокол» у таксистов водку по червонцу тоже не хотелось. И тогда в моей голове созрел план: а не посетить ли нам ресторан во Внуково, который работал до пяти утра. Сказано – сделано. И плохо соображающая орава из десяти человек на двух такси, сидя друг на друге, за что пришлось переплачивать таксистам, примчалась в аэровокзальный ресторан. Мы честно отсидели до закрытия, перекусив и влив в себя немереное количество портвейна, не забыв блеснуть студенческой эрудицией перед официантками. Взяв с собой в дорогу несколько бутылок портвейна, отправились ловить такси, предварительно решив посетить туалет. Туалет нас и сгубил. Еле держась на ногах, в туалете я увидел знакомое лицо в военной форме сержанта срочной службы. Судорожно покопавшись в памяти и перебрав возможные варианты, я понял, что передо мной стоит мой одноклассник. Я с первого по восьмой класс учился с ним в Даугавпилсской школе, расположенной в трех километров от дома, куда я ежедневно, в течение десяти лет, добирался на трамвае, а чаще пешком. В девятом классе я перешел в физико-математический класс, который был в нашей же школе, после чего наше с ним общение стало эпизодическим.

– Привет, Толян. Ты как здесь? Какими судьбами? – заплетающимся языком ошарашил я его.

– Еду с Дальнего Востока на дембель из армии. А ты? – удивился такой встрече и он.

– А я с ребятами отмечаю получение стипендии. Давай за встречу по глотку портвейна, – и я протянул ему уже початую бутылку.

Толик отхлебнул из горлышка и передал бутылку дальше по кругу. Через минуту пустая бутылка полетела в мусорное ведро. За ней по тому же пути проследовала и вторая.

– За братство армии и студенчества, – и третья бутылка ушла по проторенному пути.

Толик слегка подумал и достал из чемодана бутылку питьевого спирта.

– За братство студенчества и армии, – провозгласил уже он, и пустая бутылка, значительно задержавшись, последовала за своими меньшими братьями. Процесс был длительный, так как запивать спирт приходилось из-под крана. Дальше мысли стали сворачиваться в клубочек, и включился автопилот, который должен был доставить нас в родные стены общежития.

Очнулся я от ласкового женского голоса, который словами, проникающими глубоко в душу, сообщил:

– Уважаемые пассажиры! Просьба пристегнуть ремни. Наш самолет совершает посадку в аэропорту города Сухуми.

Дальше пошла информация о температуре воздуха и других полезных вещах, но мне было не до этого. Приоткрыв левый глаз, я увидел сквозь стекло иллюминатора море. Приоткрыв правый глаз, я увидел рядом спящего Лукича. Меня не столько удивила окружающая обстановка, сколько наличие Лукича рядом. Он был на два курса старше нас, и раньше я его в наших компаниях не замечал. Являясь москвичом, он старался обходить стороной общежитие. А уж склонность к авантюрам у него отсутствовала полностью. Я готов был увидеть рядом кого угодно, но только не его.

– Лукич, очнись. Мы приземляемся в Сухуми, – потеребил я его за плечо.

Лукич приоткрыл глаза и, с удивлением посмотрев сначала на меня, потом на окружающую обстановку, стал осмысливать ситуацию. По выражению его лица было понятно, что он пытается вспомнить предшествующие эпизоды из жизни. Его воспоминания тоже заканчивались в аэровокзальном туалете. Пока самолет заходил на посадку, мы убедились, что из всей компании нас на борту только двое, что делало ситуацию еще более неожиданной и веселой.

Самолет приземлился, и вместе с толпой прилетевших пассажиров мы вывалились на солнечное поле аэродрома. Одинаковая мысль посетила нас, и мы стали судорожно шарить по своим карманам. До последнего закоулка не умирала надежда, что не все так плохо, и мы тем же рейсом вернемся домой. В конце концов надежда умерла, как и положено, последней. Денег на двоих было около пяти рублей. Мысль о возврате тем же рейсом умерла вместе с надеждой. Решили добраться до моря и там обдумать план дальнейших действий.