Поправьтесь и спросите меня, какое государство сейчас самое сильное.

Я отвечу: то, которое сотрудничает с нами.

Былые времена прошли. Государство – это аппарат власти, состоящий из болтунов и армии. Болтуны занимаются дипломатией и вешают лапшу на уши друг другу, а армия своим существованием гарантирует, что государство будет жить. Ну, по крайней мере я и Ханебо так видим. Гуманитарные науки могут с нами не согласиться, и это их право. Единственная истина заключается в том, что государства теперь лишены армий. Всё, пусто. Ушли. К нам.

К ТНК – транснациональным корпорациям.

Сейчас в мире всего две страны – Эдем, как её додумался назвать один набожный политикан, и Остальной Мир. Разумеется, по версии политологов Эдема.

В Эдеме ещё звучат иногда «Франция», «Китай» и другие названия, но они никого, в общем-то, не интересуют. Потому что реальная власть – власть, основанная на военной силе, – принадлежит нам, нескольким ТНК. Впрочем, здесь слово «нам» неправильное.

Мы не союзники.

Мы с Ханебо работаем в корпорации «ЗАСЛОН». Это пока что самая крупная и приятная корпорация. По крайней мере, инженеры здесь в большем почёте, чем менеджеры. У компании множество отделов по всему миру, занимающихся разработкой радиолокационного оборудования, регуляторов погоды, промышленных реакторов, медицинской техники, буровых установок и чёрт знает чего ещё – и всё с использованием технологий дополненной реальности и машинного обучения2. Признаться, я этим никогда не интересовалась, в отличие от Ханебо. Он считает, что нужно досконально знать коллектив, в котором работаешь. Я считаю, что нужно досконально знать то, над чем ты работаешь.

Ему, правда, удаётся и одно, и другое.

Здесь, в Южной Америке, в недрах амазонских джунглей находится Отдел медицины с огромным производственным комплексом и военной базой под боком. Десять тысяч инженеров и медиков трудятся каждый день не покладая рук над новейшим оборудованием для позитронной томографии, рентгено-флуоресцентной диагностики рака и сверхточной радиотерапии.

Это ложь.

Для разработки и производства такого оборудования не нужно десять тысяч учёных.

Ни на одном сайте, ни в одном секретном источнике не будет написано, что у корпорации существует ещё одно подразделение: ОРВС – Отдел роботизированных вооружённых сил. Секретный отдел, где разрабатывают гуманоидных роботов, способных заменить живых солдат на поле боя. Мы разрабатываем. Я, Ханебо и ещё две тысячи коллег, формально прописанных в Отделе медицины. Разрабатываем, тестируем и лично применяем против врагов компании.

Мы с Ханебо остановились на несколько минут оглядеть производственный цех. Здесь несколько конвейерных линий. Когда в комплекс приходят журналисты, по конвейерным лентам перемещаются пластиковые профили и корпуса магнитов. В остальное время – конечности роботов и полимерные перчатки для их управления.

К нам подошёл мужчина в халате. Здесь работают только мужчины и либо в халатах, либо в комбинезонах с касками. Он протянул планшет со словами:

– Распишитесь, пожалуйста.

Я прислонила три пальца в небольшой квадрат на экране. Проекционно-ёмкостный экран зарегистрировал изменение тока в точках прикосновения, а ультразвуковой датчик распознал отпечатки моих пальцев; программа сравнила их с имеющимися в базе данных и моментально вывела на экран мою сертифицированную подпись. Готово.

ОРВС руковожу я. Ханебо – мой заместитель.

– Что в этот раз? – спросил он.

– Закупка, – ответила я, направившись к следующей двери.

– Из графика не выпадаем? Всё хорошо?

– Да, да.

Я провела карточкой, и мы прошли дальше. Сумрачный душный цех сменился светлым коридором, а светлый коридор – темноватой кухонкой. Здесь прохладно от множества холодильников, окна плотно заставлены, а свет сочится лишь из одной круглой лампочки, жалко свисающей с потолка на тонких проводах. Тёплый свет. Простая и древняя лампа накаливания. Вообще-то над ней установлен десяток мощных светодиодов, но Ханебо всегда настаивает, чтобы мы обедали при таком скупом освещении. Говорит, что это напоминает ему о детстве.

Он ненавидит своё детство. И поэтому всегда ищет способы напомнить себе о нём. Я не понимаю этого.

Я отошла к зеркалу расчесать свои волосы, пока Ханебо доставал из холодильника контейнеры с кашей и перекладывал их в микроволновку. Люблю, когда мне расчёсывают волосы. Движение расчёски сродни массажу головы – вызывает прилив крови, стимулирует мозговую деятельность. Мне, по крайней мере, всегда легче после этого думать. Механические руки зеркала двигались плавно, хотя и грубовато. Ханебо натренировал этого робота при помощи обучения с подкреплением, используя в качестве вывода мой пульс: те движения, которые меня раздражали и резко повышали мой пульс, робот старался избегать.

В этих желтоватых кашах, которые Ханебо отправил в микроволновку, содержатся все полезные вещества, необходимые для восстановления и развития организма. Белки, жиры и углеводы в идеальном соотношении, витамины… И притом каши эти вкусные. Единственный недостаток заключается в том, что каши не жуются. Поэтому их всегда дополняют такими же универсальными батончиками. Мы любим со вкусом шоколада. А если запивать это всё стаканом чистой минерализованной воды, то получается идеальный приём пищи!

Когда мы уже уселись забивать животы вкуснятиной, зазвонил мой телефон. С ложкой в зубах я бегло глянула на экран, включила громкую связь и положила мобильник между нами с Ханебо.

– Слушаю?

– Сеня. Удобно говорить? – прозвучал молодой голос.

– Обедаю. Удобно будет слушать?

– Пойдёт. Ханебо рядом?

– Да, – протянула я, глядя на супруга. Глаза его блестели любопытством.

– Прекрасно. Я сейчас в самолёте, завтра буду у вас. Выделите мне часик хотя бы, очень важное дело.

– Ровно через двадцать пять часов, идёт? После нашего обеда.

– Идёт.

Ханебо спросил:

– Дело касается чего?

Сеня сначала замялся – ведь, определённо, это не тот предмет, о котором можно было болтать, – но всё же ответил:

– «Пришествие».

Через двадцать четыре часа я полностью раздетой лежала на рояле.

Пальцы Ханебо медленно и чувственно перебирают клавиши. Нежная и ласковая мелодия, размеренная и звонкая как весенняя капель, льётся вокруг меня. Я с наслаждением ощущаю холод лакированного дерева и, закрыв глаза, представляю, как купаюсь в ледяном озере высоко в горах, грудью чувствуя брызги водопада.

Поворачиваю голову и вижу Ханебо. Во фраке и с бабочкой, с приглаженными волосами, он совершенный джентльмен. Я хочу ему улыбнуться.

И я смотрю на него ледяными глазами.

Он играл увлечённо, не поднимая головы. Когда он закончил, я уже задумчиво смотрела на чёрный потолок.

– О чём думаешь, дорогая? – спрашивает он.

Я чувствую его заботливый тёмный взгляд. И мне не хочется отвечать на него.

– О наших роботах, и довольно давно, – говорю я и делаю паузу. – Мы используем глубокое обучение на нейронных сетях, сочетаем обучение с учителем и с подкреплением, но… они остаются бездушными глупыми машинками. Учёные давно уже не совершенствуют искусственный интеллект – небезопасно, видите ли! Но, может, мы вернёмся к нему?

И всё же я поворачиваю голову и смотрю Ханебо в глаза.

– Что, если нам удастся создать искусственный интеллект, способный к восприятию? Интерпретируемый, точный!

Искусственный интеллект третьего поколения.

Первое поколение основывалось на знании: машина использовала готовый набор правил и фактов об окружении и на их основе рассчитывала дальнейшие действия. Никаких предсказаний – железная логика. Текущее второе поколение основывается на данных: система анализирует базы данных и сама выводит эти правила и факты об окружающей среде, которыми руководствуется далее. Прогнозирует и обучается – с учителем, без него или с подкреплением. Нейросети здесь – великолепный инструмент. Но такой искусственный интеллект – не более чем «чёрный ящик», дающий лишь правильный результат. Он подобен студенту, бессмысленно воспроизводящему алгоритм: результат есть, но понимания нет. Нет целостной картины. Нет восприятия. Искусственный интеллект нового поколения должен быть способен к восприятию, а также должен сочетать в себе черты двух предыдущих – знание и способность к обучению3.