Я отдыхал, ел и пил. Молился и благодарил Архангела. А потом очистил меч от крови, чтобы он мог испить еще.

На вершине лестницы, ведущей на Ангельский холм, я смотрел на город. Он был бы прекрасен, если бы не дым, загрязняющий воздух. Но очистительный огонь обладает собственной божественной красотой.

Небесный дворец казался таким мирным. Его зеленый купол переливался под солнцем, почти как глаза Ашеры. Куда же она пропала? Удивительно так нуждаться в присутствии неверной. Но то, как она сражалась с магом на стене, как швыряла зеленые шары с неба… Уж лучше такая сила будет на нашей стороне, чем против нас.

Золотая парамейская вязь осквернила внешние стены нашего самого священного храма. Здесь Архангел явил себя человечеству. А глубоко под землей на Ангельском холме хранилась святейшая реликвия: Слеза Архангела, который оплакивал грехи Падших ангелов и тех, кто последовал за ними. Говорили, что Слеза – осколок чистого кристалла и что тот, кто прикасается к ней, умирает с улыбкой, в божественном экстазе. Вот почему апостол Иосиас, тезка нашего нового императора, заключил Слезу в стекло и спрятал под Ангельским холмом.

Сохранилась ли она до сих пор в целости или сирмяне осквернили реликвию, как все остальное? Я стряхнул эти мысли. Сегодня не время для раздумий.

– Я – Михей Железный, – выкрикнул я перед двойными дверями храма. – Примите веру в Архангела, и я оставлю вас в живых. А будете цепляться за свою ложную богиню, я залью это место кровью.

Я жестом велел своим воинам, стоявшим с аркебузами наготове, спуститься на несколько ступеней, чтобы их не было видно. Теперь я один стоял перед сорока иноверцами, засевшими внутри храма.

Дверь со скрипом отворилась. Из храма похромал человек с аккуратной каштановой бородой, весь в испарине. Тюрбан полотенцем лежал у него на плечах. Глаза под золотыми очками излучали поражение, а не вызов.

– Я пришел к тебе с миром, Михей Железный, – сказал он на крестеском с сильным акцентом. – Я спрятал в этих стенах свою паству.

– Мне сказали, здесь сорок человек.

– Сорок человек, готовых умереть. – Он потер ожог на ноге. – Но еще больше невинных душ, которые предпочли бы выжить.

– Кто ты? Откуда ты знаешь наш язык?

– Я Великий муфтий Тайма. Я говорю по-вашему, потому что проповедую и твоему народу.

– Очень жаль, что ты внушаешь им веру в фальшивых богов.

– Я не собираюсь сейчас устраивать теологический спор. Я пришел лишь для того, чтобы спасти жизнь невинным душам в этих стенах. Здесь десятки матерей, прижимающих к себе младенцев и молящих о пощаде. А еще дети. Кто поможет им, кроме тебя? Ты милосердный человек?

– Эта рана у тебя на ноге… – Из дыры его шаровар проступал кровавый гной. – Если не обработаешь ее, ты умрешь.

– Я с радостью умру за то, во что верю. Но было пролито достаточно крови. Ты победил. Покажи им милосердие Архангела и позволь уйти.

Я смотрел на голубые купола и представлял стоящего над ними Архангела, тянущегося к солнцу. Какое это было зрелище для верующих, что видели его тысячу лет назад. Одиннадцать крыльев и единственный глаз смотрели на них сверху вниз, и это сводило с ума всех, кроме истинно верующих. Если бы я тоже мог его увидеть.

И тут я заметил стоящую на куполе девочку. Учитывая ее рост, ей вряд ли было больше трех. С длинными темными волосами, одетая в серые лохмотья. Глаза у нее были черными, причем целиком, она широко улыбалась черными зубами. Я прищурился, но различил еще лишь одну деталь – соломенную куклу, которую она сжимала в руках.

Я закрыл глаза. Может, это от недосыпа? Когда я открыл глаза, девочка исчезла. И тогда я понял: Джауз примешал к моему чаю странные травы, чтобы притупить боль в несуществующей руке.

– Я буду милостив ко всем, кто исповедует истинную веру, – ответил я. – Вели своей пастве склонить головы перед Архангелом, и они смогут уйти.

– Наша вера дорогаˆ нам так же, как тебе твоя.

– Другого пути нет. Если ты их пастырь, открой им путь к истине. Когда ты выйдешь в следующий раз, я обнажу меч, чтобы убить всех, кто не склонится перед единственным истинным богом.

Как только муфтий зашел обратно, я свистнул своим паладинам, ожидавшим на лестнице. Они вернулись и достали оружие. Ангельская песнь учила нас быть милосердными даже к бродячим зверям. И хотя сирмяне никогда не проявляли к нам милосердия (устраивали набеги на наши города, заливали кровью улицы, крали наших жен и детей), я поклялся быть лучше них. И все же сколько этосианцев взывали к правосудию? Мне предстояло выбрать между мечом возмездия и щитом милосердия…

Мы целый час прождали под солнцем, а затем дверь открылась. Вышли матери, дети и старики, изможденные после кошмарной ночи, – наверное, человек сто. А за ними шли сорок молодых людей. Они бросили на землю аркебузы, копья и сабли. Некоторые были одеты в яркие цвета янычар, кто-то – в черные рясы, но большинство были в лохмотьях.

Тем временем я вызвал Беррина переводить. Он говорил на чистейшем сирмянском, ведь он и был сирмянином.

Он велел им склониться перед Архангелом, если они хотят пощады. Произнести слова: «Клянусь, что Архангел – мой единственный союзник, а Падшие ангелы – мои враги и я буду поклоняться только Архангелу до последнего дыхания», а потом опуститься на колени и поцеловать священную землю.

Матери, дети и старики сделали так, как было велено. Они поклялись в истинной вере, встали на колени, и даже матери, прижимающие к себе младенцев, уткнулись лбами в землю.

Но муфтий и юнцы не последовали их примеру. Их губы остались сомкнутыми; они не произнесли священную клятву. И не согнули колени, не коснулись лбами пыльной почвы священного Ангельского холма.

Нет ничего хуже фальшивой веры. Произносить слова истины, в которые не веришь, только для того чтобы спасти свою жизнь. Но я не мог судить о сердцах тех, кто преклонил колени: это обязанность ангелов. Я мог судить только по словам и поступкам, и те, что отказались преклонить колени, показали, насколько очерствели их сердца.

Муфтий прохромал сквозь толпу новообращенных и спросил:

– Теперь ты позволишь им уйти?

– Я дал обещание на священной земле. Я милосердный человек, каким велит быть Архангел. Они свободны. – Я сунул два пальца в рот и свистнул. – Пропустите их!

Паладины расступились. Матери, дети и старики побежали вниз по ступеням, словно спасались от разъяренного быка. А мы остались с сорока юношами, которые отказались преклонить колени.

– Твое сердце ожесточилось. – Я вытащил из ножен меч и вонзил его в сердце муфтия.

Тот захрипел и забормотал предсмертную молитву. Из его рта хлынула кровь, орошая святую землю.

– Но все-таки осталось достаточно мягким.

Я вытер клинок о его халат. Белая ткань окрасилась красным.

Сорок оставшихся не сопротивлялись, когда паладины залили Ангельский холм красным.

Через несколько часов я ел кислые фиги под уродливым золотым павлином, и тут в зал ворвался запыхавшийся Беррин.

– Прости, Великий магистр!

Он упал на колени.

– Что стряслось?

Он закрыл глаза и покачал головой в странной сирмянской манере – по диагонали, словно раскачивался под медленную музыку.

– Мы отпустили наследника престола.

Я выпрямился на золоченой лежанке.

– Какого наследника?

– Наследник шаха был среди тех, кого мы отпустили с Ангельского холма.

– Но мы отпустили только матерей, детей и стариков. А все старшие сыновья шаха в темнице.

Беррин уткнулся головой в сгиб локтя.

– Это моя вина. Я по глупости предположил, что тайный наследник находится среди старших сыновей, но по какой-то причине, похоже, шах выбрал младшего. Мы отпустили его вместе с матерью.

– Ты уверен?

– Один из визирей, которых мы захватили, выболтал этот секрет палачу, когда тот выдирал у него ногти. Главный евнух гарема подтвердил это. Правители провинций, ханы забадаров, командиры янычар – все они стекутся туда, где поселится его мать.