Третий гвардеец дергает меня за воротник. И его толстый кулак летит мне в лицо.

Боль пронзает череп. И мир погружается во тьму.

– Жаль, что вам приходится использовать костыль, – передавая мне его и помогая встать, говорит горничная. – И вы не сможете потанцевать сегодня вечером.

Она подводит меня к зеркалу, висящему на одной из стен спальни. И я, сузив глаза, рассматриваю свое отражение. Даже в луже стоячей воды можно разглядеть больше, чем в этом листе полированного серебра, но мне удается различить результат усилий моей горничной: белый порошок на лице, чтобы скрыть многочисленные веснушки, что-то под названием румяна на щеках и восковой бальзам для губ, пахнущий вином, от которого они стали оттенка диких ягод. Единственное, на что я не согласилась, – выщипывание бровей. Когда горничная дернула первый волосок из моих и без того тонких бровей, рефлексы взяли надо мной верх. Я выхватила пинцет у нее из рук и вышвырнула в окно под проливной дождь.

Я наклоняюсь ближе к зеркалу. Мне не нравится, как я выгляжу с побледневшей кожей и подчеркнутыми губами – слишком сильное сходство с суровой красотой матери, – но мне нравится, как горничная уложила волосы. Верхние пряди она собрала в пучок и скрепила зелеными лентами цвета мха, подходящими к моему платью, а нижние закрутила нагретыми щипцами в крупные локоны. У Сабины так волосы вьются от природы.

Сабина…

Меня пронзает острая боль в груди. Нужно найти способ уйти с праздника пораньше. Сабина и famille, наверное, в отчаянии из-за того, что не знают, как переправить души сегодня ночью.

– Мне бы все равно не захотелось танцевать, – отвечаю я горничной и поворачиваюсь спиной к зеркалу.

Танцы символизируют смерть – обряды перехода и кровавые жертвоприношения на мостах под полной луной…

…но танец также напоминал о руках Бастьена на моей талии и бедрах, и как я обводила пальцами его лицо, и насколько мягкими казались его губы. Ни за что не стану портить это воспоминание танцем с другим парнем, даже если он мой amouré.

Горничная цокает языком:

– Вы такая странная, мадемуазель.

Я пожимаю плечами:

– Мне это уже говорили.

В дверь спальни трижды стучат. И горничная едва не подпрыгивает.

– Это, наверное, принц!

Она еще раз поправляет мое платье из парчи и бархата. Ткань плотно обхватывает мои плечи, как платье для обряда посвящения. Не удивлюсь, если Каз специально заказал такой фасон. Он видел меня издалека на Кастельпонте в ночь, когда я играла на костяной флейте… В ночь, когда я решила, что Бастьен мой amouré.

Удовлетворившись мои внешним видом, горничная подходит к двери и приоткрывает ее сантиметров на десять.

– Ваше Высочество. – Она низко приседает в реверансе. – Мадемуазель Аилесса готова сопровождать вас на фестиваль.

Дверь открывается шире, и в проеме возникает Казимир. При виде его я невольно расправляю плечи и выпрямляюсь. «А ну прекрати», – приказываю я своему сердцу. И в очередной раз проклинаю богов за то, что они выбрали для меня настолько красивого amouré.

Каз надел винно-красный камзол, который идеально подходит к моему зеленому платью, его светлые волосы зачесаны назад и скреплены тонким золотым ободком короны. Его взгляд прикован ко мне и медленно скользит по платью, лицу и волосам. Он подходит ко мне, но его движения настолько неуверенные, словно Казимир шагает по мосту, который может рухнуть в любой момент. Когда между нами остается меньше шага, он берет мою руку и целует тыльную сторону ладони. Щеки опаляет жар, и тут же приходит мысль, что горничная могла не тратить время на румяна.

– Ты прекрасна, – затаив дыхание, говорит Каз.

Мне настолько приятно, что даже пальцы на ногах поджимаются. А сердце вновь начинает биться быстрее.

– Уже не терпится? – спрашиваю я, а увидев, как он хмурит брови, добавляю: – Попасть на фестиваль.

Поскорей бы покончить с этим праздником и вновь отправиться на поиски моих костей благодати.

– Да, конечно. – Он расплывается в улыбке. – Не терпится. Идем?

Он протягивает руку. Вот только как принять ее, не выронив костыль? К тому же мне не хочется виснуть на нем весь вечер. Поэтому я упрямо ковыляю вперед.

Мы выходим из комнаты, минуем коридор и, наконец, оказываемся у начала лестницы, которая ведет на нижний этаж. Дождь барабанит по стеклам, а я смотрю на обшитые бархатом ступени внизу. Кажется, они тянутся на километр, не меньше. Будь проклята моя сломанная нога.

Каз склоняет голову набок и смотрит на меня.

– Позволишь мне спустить тебя на руках?

Я широко распахиваю глаза:

– Нет, конечно!

– Тебе следует поберечь свои силы для праздника.

– А сколько их потребуется, чтобы сидеть на стуле и ужинать?

– Мне бы не хотелось, чтобы ты чувствовала себя уставшей, когда встретишься с моим отцом.

– Я в порядке. – Я ставлю костыль на первую ступеньку и спрыгиваю на нее.

– И вполне способна…

Я подаюсь вперед. Merde. Костыль цепляется за юбку платья.

Но едва я смирилась с мыслью, что упаду и сломаю себе что-нибудь еще, как Каз подхватывает меня на руки. У меня перехватывает дыхание, а наши взгляды встречаются. И я все еще пытаюсь прийти в себя оттого, что едва не упала.

– Осторожней, – ухмыляется Казимир. – Эта лестница печально известна тем, что на ней часто выворачивают лодыжки.

Он подзывает слугу, передает ему костыль, а затем начинает спускаться вниз.

Я невольно напрягаюсь и стискиваю челюсти, а все потому, что не могу перестать думать о подвеске в форме полумесяца. Окажись у меня на шее кость благодати горного козла, я бы не была такой неуклюжей. А обладала бы ловкостью, чувством равновесия и даже изяществом.

Я найду, куда Каз спрятал мои кости благодати. Может, они в большом зале, в самой гуще праздника? Например, под троном – там, где, по мнению Казимира, я не осмелюсь их искать.

– Мы с отцом уже не раз говорили о тебе, – рассказывает он. – И я бы уже давно вас познакомил, но он не хочет, чтобы ваша первая встреча прошла у его постели. Слава богам, сегодня отец чувствует себя лучше.

Его слова пролетают мимо ушей. А все потому, что я прислушиваюсь к биению его сердца рядом с моим плечом. Наверное, настоящая причина, по которой я еще не сбежала из замка, заключается в следующем: мне хорошо известно, что необходимо для этого сделать. Убить Казимира. Остановить стук его сердца.

– Ты знала, что из всех праздников больше всего мама любила Ла Льезон? – говорит Каз, уверенно шагая по ступеням.

Может, не обязательно использовать ритуальный нож? И подойдет любой клинок? На поясе Казимира висит украшенный драгоценными камнями кинжал. Неужели я не смогу незаметно вытащить его и завершить обряд?

– Боюсь, сегодня вечером в замке соберется не так много гостей, но когда мама была жива, она открывала ворота для всех, кто хотел побывать на первом фестивале. И предлагала им булочки вместе с засахаренным миндалем.

Его слова подталкивают меня к новым размышлениям. И я вдруг представляю, как прекрасные серо-голубые глаза королевы Элианы, доставшиеся в наследство ее сыну, расширяются от ужаса при виде истекающего кровью Казимира, будь она сейчас жива. А затем к ее образу добавляется король Дюранд. Хватил бы его удар, узнай он о смерти своего сына? Неужели я невольно стану и его убийцей?

– Танцы продолжались всю ночь. И отец всегда танцевал первый и последний танец с мамой. Когда они выходили в центр зала, все зачарованно смотрели на них.

А вдруг я не смогу убить Казимира? Согласившись остаться здесь, я пообещала себе, что сохраню ему жизнь. Но если я не закончу ритуала, то предам Бастьена. Что он воспримет не лучше, чем убийство своего отца.

– Конечно, к тому моменту мне уже следовало спать в своей кровати, но я выскальзывал из комнаты и прятался под банкетным столом. – Каз смеется. – Я объедался глазированными булочками и шпионил за гостями. А еще улыбался, видя, как улыбается мама. Она никогда не выглядела более счастливой, чем в ночь первого фестиваля.