Хоуп рыла из последних сил. Наконец она увидела солнечные лучи, лезущие сквозь землю. Она принялась копать быстрее и сильнее. Свет теперь образовывал солнечную чашу, Хоуп копала, потом – ведро, Хоуп копала, потом – колодец. Хоуп провалилась в него и стукнулась о деревянный пол. Она огляделась: не было никакого солнца, только свечи. В углу на лавке сидела белая женщина со светло-желтыми волосами, собранными в переплетенку, и в длинном платье. Шея женщины была стиснута широким железным обручем, из которого торчали длинные и острые шипы. Женщина повернулась. Кровь перестала идти из ран Хоуп.

Джон аккуратно перенес Хоуп на телегу с соломой. Он приставил ухо к ее плечу, она слабо дышала. Накрыл двумя одеялами. Он решил исполнить приказ Мужа хозяйки, но сделать это для Хоуп. Лошади не нравилось ехать, слишком непривычно холодно. Они медленно двигались по дороге с замерзшими лужами. У Джона самого не смыкались зубы от мороза. С неба начал падать хлопок. Так его называл Джон. Он вырос на хлопковой плантации. Лошадь встала от ужаса. Джон спрыгнул, взял лошадь за сбрую и повел ее, оглядываясь. Увидел, что с Хоуп сползло одно из одеял. Остановил лошадь. Подошел к Хоуп. Она была ледяная и не дышала.

А есть – там. Там морозам не удивляются ни лошади, ни люди. Там север, но не совсем Север. Юго-Север. Бывает и южно, и северно. И лето, и зима. Но зима дольше. Все богатство тоже растет из почвы. От полей ждут хлеба. Поля принадлежат хозяевам. Работают на полях работающие. Они тоже принадлежат хозяевам. Они привязанные к земле и к хозяину через землю. Хлеб – главный в желудках работающих. Тела работающих – мясо, которое выросло из хлеба.

Изо всей своей земли хозяева выделяют маленький и самый плохой, может – заболоченный, может – сухой, может – забитый камнями кусок почвы, на котором работающие могут выращивать хлеб для себя. Хлеб с остальной земли идет хозяевам. Они капиталисты: продают его – и покупают мясо, вино и сладкое. Приглашают гостей или уезжают в Европу. Еще бывает такой порядок, что работающие должны отдавать хозяевам своих зверей, продукты из зверей, натканное, настоляренное, иногда – своих людей.

Все хозяева принадлежат одному Главному хозяину. Тот управляет всеми через государство – надзирающих. Они надзирают и забирают часть от прибыли хозяев Главному хозяину и себе. Работающие могут жаловаться на хозяина Главному хозяину через надзирающих. Но надзирающие не слышат и не видят жалоб работающих. К полям привязаны деревянные дома работающих, складывающиеся с церковью в деревню. К ней привязан каменный дом хозяина, в котором он живет. Или он живет в городе или за границей, может иногда приезжать. Хозяйский надзирающий надзирает за работающими и собирает с них что нужно или больше для хозяев.

Работающие засевают хлебное поле весной, обрабатывают его летом, собирают урожай осенью. Зимой работающие работают в своих деревянных домах, отапливают их, занимаются строительством, рукоделием, варением чего-нибудь и зверями. Работающие, надзирающие, хозяева, Главный хозяин – одинакового цвета.

Среди работающих в поле – Петр и Прасковья. С ними старшие – Соломонида, Иван и Яков. Домна дома с бабушкой. Хотя Домна никогда не дома, всегда бегает по двору. Играет с курами, гусями, кошкой. Детьми из соседних домов. И с братом Яковом, когда он тут, – он ближе к ней по возрасту. Ее любят и балуют, разрешают не трудиться. Петр – отец Домны – не пьет, поэтому семья счастлива. И вся связанная друг с другом. Домна за Ивана (потому что любила с ним играть больше всех), Иван за Якова, Яков за Соломониду, Соломонида за Прасковью, Прасковья за Петра, Петр за мать – бабушку Домны (дедушка умер еще до Домны). У семьи, кроме дома, – домашние звери: корова, утки, гуси и кошка. Огород.

Шел один из тех дней летом, когда семья работала особенно радостно, потому что работала на своем куске. Вместе все они получались очень сильные, земля собиралась выдать им много ржи и гречихи. После возвращения с поля семья уселась за стол. Бабушка Домны приготовила еду, Прасковья и Соломонида помогли накрыть. Дом сильный, сделан из стволов деревьев. Его собирал Петр. Ткали, пряли, шили все тряпочное в доме и на людей в доме бабушка, Прасковья, Соломонида и даже Домна чуть-чуть. Семья помолилась и принялась есть. В дом вошел работающий надзирающий, главный, который выбирался самими работающими и докладывал им волю хозяина. Работающий надзирающий помолился перед иконами и объявил, что Домну проиграл в карты живущий в далеком городе Хозяин. Он жил далеко, но поименно и наперечет знал всех принадлежащих ему работающих. Домна Хозяина никогда не видела, ее родители видели его в последний раз ребенком. Семья заплакала и завыла. «Радость моя», – повторяла Прасковья и тянула руки к младшей дочери. Домна откусила кусок от хлеба. Ее отвязали от родной семьи.

– А хлеб ты любишь?

– Меньше, чем сахар, Братец Череп. В среднем детстве в средней полосе любила. У нас стали появляться капитализм и капиталисты, вместе с ними новый хлеб. До того были черный кирпич и белый батон. А тут в городе открылась пекарня. Прямо рядом с заводом, где производили пули. Пекли длинный и белый – как французский, но плотнее, чуть смятый, закругленный с концов, как пуля. Раскупали все. Запах слышался в моем дворе. Работающие производили пули и меняли их через деньги на хлеб. А в степи, где жили дедушка и бабушка по материнской моей линии, я ходила в палатку и покупала другой хлеб – серый южный кирпич, еще горячий. Я несла его по нагретому до сорока градусов городу. Его вкусно было есть с подсолнечным маслом и солью. Отрезки черного кирпича в средней полосе я тоже макала в масло, солила, натирала чесноком его кожу. Дальше хлеба появилось много разного. Французские длинные и острые, немецкие плотные и тяжелые, кукурузные, как желтые рыбы, питы – пакеты для начинки, чиабатты как пачка купюр. Наверное, я люблю хлеб и то, как он сочетается с едой. Как две булки обнимают мясо и начинку, образуют бургер. Как спагетти переплетаются вокруг фаршинок, креветок, оливок, грибных кусков. А со сладким как сочетается хлебное – лучше не вспоминать. Но сейчас я не ем хлеб. Только плоские хлебцы и цельнозерновую пасту аль денте. Раньше хлеб – всему голова и прочее. Но моя семья много десятков лет не растила его. И в социализме, и в капитализме она покупала хлеб в магазинах. А выращивала она картошку, капусту, лук, свеклу, морковку, горох, репу, бобы. И сейчас продолжает. В девяностые, когда появился новый капиталистический хлеб, мы покупали только его и чуть мяса, а остальную еду растили на трех отрывках земли: на даче, на поле у леса и на поле у десятиэтажки. Теперь поле у дома – асфальтовое. На месте нашего отрезка – автостоянка. К ней привязан гипермаркет, где мои родители покупают преразный хлеб и еду. Я люблю еду, Братец Череп. И истории. Что с Домной дальше? Я должна знать про это многое, но не знаю совсем, будто этого не было на самом деле, а только случалось в книгах, недочитанных в школе.

Череп подвигал ноздрями: они у него чесались от частиц сухой земли.

Домне завернули в тряпку хлеб, одежду и тряпично-соломенную куклу. Провожали и плакали. Все: Петр, Яков, Прасковья, Иван, Соломонида. Бабушка не провожала, лежала. Яков расчесывал себе шелушащиеся от солнца ладони и повторял, что освободится, разбогатеет и Домну выкупит.

Надзирающий от работающих повез Домну. Она плакала по дороге – все четыре дня, что они добирались. Надзирающий ругался и сам иногда подплакивал. Семья Петра – одна из лучших среди работающих. А теперь без дочери. Продали – как убили. Он думал, это частая беда. Старшую дочь Надзирающего от работающих Хозяин продал давно. Надзирающий думал, что хорошо, что дочь, а не сына. Дочь все равно вырастает, становится женой, уходит из семьи в чужую. Вышла замуж – как убили. Домну жалели по дороге встречающиеся, узнавали у нее или Надзирающего причину. Злились, возмущались, плакали тоже. Молодая жена или дочь какого-нибудь хозяина дала Домне пирожное, молодой округлый Надзирающий от государства поплакал тоже, женщина, путешествующая из-за Бога, перекрестила Домну. Ехали мимо поля, где работали в земле двенадцать работающих. Староста перекрестился. Шею каждого стискивал широкий железный обруч с замком и длинными острыми шипами. Домна видела раньше работающих в поле, но без обручей. От ужаса она перестала плакать. Дорога сохла, от колес и копыт поднималась пыль. Лицо Домны было постоянно мокро-соленым от слез и соплей. Ветер обдувал его пылью, кожа на лице покрывалась узорами грязи. Перед городом Надзирающий от работающих остановил телегу, поглядел на Домну и велел ей умыться в реке. Это была первая река в Домниной жизни. До этого она встречала только пруды. Домна не любила мыться, бабушка никогда не могла ее заставить. Чтобы не ходить раз в неделю в баню, Домна забиралась на дерево. А однажды залезла на крышу дома. По рассказам Домна знала, что, в отличие от прудов и луж, река идет куда-то. Такая же неизвестность, как жизнь без матери, отца, брата, сестры, бабушки. Домна решила не плыть. Отмыв лицо, она вернулась в телегу.