– В мартовский вечер угрюмый…

Этого просто не может быть.

– Когда все снега растают….

Мозг Алексея отказывался это воспринимать.

– Я позабуду о вьюге…

Парень всегда в глубине души мечтал, что столкнётся с чем-то подобным с чем- то подобным, но не таким же образом…

– И стану грустить по маю.

Андрей подпевал и улыбался, как ни в чём не бывало. Только что он перевернул другому человеку мир, а теперь с удовольствием слушает любимые песни. Музыкант был слегка пьян, что придавало песне ещё больше меланхоличности. Когда-то Загревский слышал эту композицию, но никогда не вслушивался. Да и сейчас было не время, он понимал, что сойдёт с ума, если не разъяснит всю ситуацию:

– Ты шутишь. Пожалуйста, скажи, что ты пошутил!– руки Лёши начали дрожать, когда Соколов помотал головой.– Но это же невозможно!

– Невозможно убить человека так, чтобы всем было всё равно на это. А я это сделал. Значит, петля тоже возможна.

– Ну это же… невозможно!– Загревский предпринял последнюю попытку отрицания.

– Можешь проверить это сам,– Андрей вздохнул.– Отруби себе палец. Можешь вообще с собой покончить. Возродишься уже завтра. Правда, неизвестно где именно. Я не проверял. Хотя, можно спросить у тех, кто… о, моя любимая часть!

– Но кое-что неизменно и вечно,

Будет всегда, я знаю…

В январскую зимнюю стужу…

Я буду грустить по маю…

– Прекрасно,– Соколов был похож на ребёнка, которому купили мороженое. Он засмеялся,– Улыбнись, Лёша! Так, понятно всё с тобой. О чём я там говорил? Да, есть у нас один старичок, всю жизнь писавший непризнанные романы. Ну, вот этот дедуля – самый несчастный человек здесь. Он узнал о том, что болен чем-то неизлечимым ещё в две тысячи тринадцатом. Он обречен на бесконечную агонию. Но это лишь одно из звеньев цепи.

Ты только представь: женщины, забеременевшие в конце две тысячи тринадцатого, ходят с животами уже тридцать лет. Здесь примерно восемьсот жителей, и каждый хочет выбраться из петли. Хотя, сейчас-то может уже и подзабили. А первые пять лет был полный хаос и анархия. Начали маршами и митингами и закончили массовой истерией. Погибло человек двести. Прикинь, как они удивились, когда возродились на следующий же день? А в нашей библиотеке… так. Ты же не знаешь, где библиотека. В Восходе-16, если что. Тут вообще, много всего интересного есть. Бар, больницу ты уже видел. Про библиотеку знаешь теперь. Ещё можешь посетить пруд с очень красивыми видами. Да и в целом, могу устроить тебе экскурсию по этим местам как-нибудь. Ты только… о, моя любимая песня!

– Лета не будет завтра,– музыкант успел пропустить стаканчик-другой пива между песнями,– завтра начнётся зима.

– Справляться с этим ты будешь сама,– казалось, в Анселе не было человека счастливее, чем Соколов.

В голове у Алексея была только одна мысль: он во временной петле без шансов выбраться. И людей это почти не волнует, за десятки лет они привыкли. Андрей с блаженной улыбкой кричал:

– Верь мне, я буду прежним! Верь, я уйду внезапно!– наконец, переведя дух, он продолжил.– В целом, не советую тебе сильно тревожиться из-за сложившейся ситуации. Можешь кончать с собой, пока не надоест, но однажды ты поймёшь, что надо просто смириться. А пока выпей.

Загревский увидел, что перед ним уже какое-то время стоит стакан со спиртным. Залпом осушив его, Лёша тут же отдал пустую тару официантке, которая через несколько секунд уже принесла новую порцию.

Андрей усмехался, поедая штрудель. Тем временем, музыкант допел какую-то депрессивную балладу о молоке и уступил место короткостриженой девушке, с широкой улыбкой и добрыми глазами.

–Не то, что у Соколова. От его взгляда чувствуешь себя открытым насквозь сундуком, где лежат сокровища твоей души,– подумал Загревский.

– Светлана Кандагарова,– представил девушку Андрей.– На редкость талантливая.

Кандагарова уже начала перебирать струны гитары. Почему-то Алексей вспомнил, что это аккорд ля минор.

– Мой дом стоял один в долине

Однажды утром, чуть солнце встало,

Я вышел из дома, ломая иней

На полуживых и замёрзших травах.

Голос Светланы завораживал. Лёша подумал, что добавил бы эту песню к себе в плейлист. Прямо сейчас, закрыв глаза, девушка проговаривала, казалось, самые личные и интимные вещи:

– Я шёл домой по холмам,

Я видел чьи-то следы.

В пруду далёком туман

Возник из тёмной воды…

Андрей увидел восхищение Загревского перед Светланой и вздохнул:

– Мне как-то Глеб ближе. А к этой песне стихи, кстати, написал сын Светы. Георгий что ли… Ну да ладно.

– А?– Лёша встрепенулся и вылил в себя ещё один стакан.– Это какой-то кошмар.

– Не какой-то, а кошмар наяву,– заметил Соколов.

– Так,– Загревский схватил официантку за руку.– Водку. Стакан.

– Стакан?– она приподняла бровь.– Хотя ладно, всё равно похмелья не будет.

– Да, вот это кстати большой плюс,– Андрей засмеялся.– Ты правильно всё делаешь, пей сколько влезет. До полуночи не так чтобы уж прям много времени осталось.

–Ну вот и теперь подошла пора заканчивать наш небольшой концерт,– улыбнулась Светлана Кандагарова, пока её выпивший коллега взбирался на сцену.– И как всегда…

– О, смотри-ка!– глаза Соколова заблестели.– Вот это наша старая традиция. Немного дурацкая, но всё же… объясняет название этой местности.

– Ну, поехали,– у Глеба слегка заплетался язык.– Слова вы знаете.

Лёша как раз осушил залпом стакан водки, который ему принесли, и вот тут произошло самое жуткое событие из всех, что случались с Загревским за всю его жизнь. Люди в баре будто бы слились воедино. Казалось, в Анселе находится лишь Алексей и масса. Масса закрыла каждый свой глаз и принялась плавно покачиваться, пока музыканты наигрывали на гитарах красивую мелодию, которая почему-то вселяла в Алексея ужас. Юноше даже на секунду показалось, что помимо двух гитар в пространстве разливаются звуки какого-то иного инструмента. Наконец, они запели:

Земли Звезды во тьме ночи, Вне света дневных фонарей. На небе зажгутся звёзды И станут кушать людей.

Песня из тёмного леса, Шорох невидимых листьев. Пусть тебе снятся созвездья. Пусть тебе небо приснится.

Плотоядные хищные звезды Ориона на небе вышагивай – Всё равно всё напрасно и поздно: Засветился из леса Mendakium…

Alt to kamu tahu sobre essa estrela Mendacium…

Последнее слово прозвучало жутко до невозможности. Лёша не мог больше этого выносить. Он выбежал из бара, чувствуя, что протрезвел, а Андрей ухмыльнулся ему вслед.

В ту ночь парень долго не спал. Вздрагивал от каждого шороха. Он пробовал считать овец, до ста и назад, а потом просто включил телевизор и начал смотреть то, что шло по первому же попавшемуся каналу – был включен шестой. Это подействовало. Засыпая, Загревский вдруг подумал о том, что обязательно выберется отсюда. Ночью Лёша видел странный сон, а в нём – человека с чёрными губами.

Наутро у парня жутко болела голова. В магазине должны были продаваться лекарства, не идти же к Соколову с такой мелочью. Помимо Марины в минимаркете не оказалось никого.

– Ужасно выглядишь,– улыбнулась продавщица, поспешно отводя взгляд.– Много выпил вчера?

– А ты бы не набухалась, если бы узнала про то, что попала во временную петлю?– проворчал Загревский.– Аспирин есть?

– А, так ты уже знаешь! Ну тогда это не похмелье, не беспокойся. Но аспирин всё равно прими,– Марина с облегчением вздохнула, как будто бы её куда больше волновало не то, что временная петля сковывает её жизнь и, мягко скажем, усложняет её, а то, как это объяснить Алексею.

– Знаю ещё как. Почему ты мне не рассказала? Тебе нормально вообще жить тут?

– Не рассказала, потому что не каждый день приходится объяснять нормальным людям всю эту ахинею. А ты бы рассказал прям с ходу? Ну вот!– Она достала из-под прилавка коробку таблеток.– Я уже как-то свыклась. Поначалу хотелось сбежать от этого всего, а теперь я просто жду, когда тот, кто создал петлю, уничтожит её.