Начинаю привставать, видя, что он молчит, недоумевает по поводу моей реакции, другого, падла, ждал. И тут вдруг вижу верный ход и опускаюсь на место и изображаю, что задумалась, всерьез задумалась.
— А Кореец у ваших людей, да, Леонид?
— Я ж тебе сказал уже, не поняла, что ль? — Но, кажется, клюнул, удивился перемене тона и тому, что я продолжила разговор.
— Да нет, поняла, просто сомневаюсь и доказательств нет, да и не последний человек был в Москве Кореец, и связей у него там много…
— Да кто твой Кореец — бычина! Че он против вора?! — Так и провоцирует меня на очередную реплику, падаль.
— Знаете, Леонид, о чем хочу вас попросить. Дайте мне еще неделю — подумать. И ваши координаты — я сама с вами свяжусь. Пожалуйста.
Он так поражен тем, что я его прошу и произношу бесконечные “пожалуйста”, что даже не слышу ожидаемого “че там думать — бабки гони”. Кивает неуверенно — такая резкая смена поведения и разговора в целом кого хочешь выбьет из колеи — и дает номер. И молча смотрит, когда я ухожу — не понимая, что я просто взяла паузу, чтобы обезопасить себя на время от его действий и чтобы предпринять кое-что самой…
А поздно вечером, в десять тридцать, следуя полученным от Ханли указаниям, вхожу в ревущий зал дискотеки. Заведение солидное и публика соответствующая — и такая толпа тут, что вряд ли тот, кто знает меня только по описанию, легко меня отыщет. Но Ханли больше ничего не сказал — адрес дискотеки, время, когда я там должна быть, и что должна быть там одна. Последнее было сложней всего: охране мои встречи с Ленчиком и компанией явно не нравятся, беспокоятся ребятки, и шеф их наверняка взвинчен, когда передают ему, с кем я встречалась.
Но, кажется, мое внезапное пожелание съездить вечером отдохнуть им показалось естественным — я вообще весь день после разговора была вся из себя цветущая, и улыбалась беспрестанно, словно получила самое радостное известие, так что, услышав про дискотеку, они не удивились. Тем более что просьбу оставаться на улице услышали, уже когда мы подъехали, — и она нормально прозвучала. Они ведь тоже понимают, как я буду смотреться там в их окружении, — и согласились потолочься у входа. Впрочем, отказаться они и не могли, наверное, — хотя, черт его знает, может, стали бы утверждать, что коль скоро отвечают за мою безопасность, то им виднее, как ее обеспечивать. Но в любом случае мы договорились.
Удачный сегодня день: пока все удается. Обидно, что так поздно пришла в голову мысль перекупить Ленчика, но ведь он мог и не перекупиться, он вполне может рассчитывать на то, что вес его после сделанной работы возрастет. К тому же, такая падаль, как он, вполне может придумать, как забрать себе все бабки, — киллеров, скорей всего прилетевших с тюменцем, давно нет, убрать одного тюменца ничего не стоит, и, в итоге, все это свалить на меня, предварительно меня кончив. Да, мысль, и не самая приятная.
И хвалю себя за то, как держалась — ошибалась, конечно, когда говорила с ним слишком резко и пыталась взывать к его совести, но в конце сыграла верно. Не слишком убедительно прозвучали мои тихие, вежливые просьбы после категоричных, жестких заявлений, но он поверил, решив, что я купилась на версию о заложнике — Корейце. И пусть верит — где неделя, там и десять дней, но, если оперативно отреагировавший на мою просьбу Ханли направил меня к тому, кто мне нужен, то недели вполне достаточно. Если…
Музыка ревет, цветные пятна бегают по полу, стенам и потолку, выхватывая лица, высвечивая их так, словно они принадлежат ожившим мертвецам. Прямо-таки очередная серия “Восставших из ада”. Когда-то и мы с Корейцем ездили в дискотеки, но сейчас мне не до танцев, я здесь по делу. Сажусь на табурет у стойки бара, заказываю давно не пробованную текилу и закуриваю тоненькую сигарку, заглушая доносящийся до меня сладковатый запах травки.
Да, давненько я в таких заведениях не бывала — а здесь совсем неплохо, куда лучше чем безвылазно торчать на втором этаже собственного дома. В раздираемой цветными лучами темноте тускло мерцает стойка, поблескивая гранями разнокалиберных бутылок, переливаясь разноцветными жидкостями. Бар похож на аптекарскую лавку, и на каждой бутылке можно написать — “от грусти”, “от несчастной любви”, “от разочарования”, “от одиночества”. А мой любимый “Джек Дэниэлз” был бы склянкой с ядом, особенно если бы белые буквы на траурно-черном фоне заменить на скрещенные кости и череп.
— Привет, бэби, — плюхается на соседнюю табуретку здоровенный негр. — Скучаешь?
— Я в порядке, — отвечаю ему принятой здесь фразой, не грубой внешне, но намекающей на то, чтобы он отвалил.
— Потанцуем, может?
— Нет, я в порядке.
Отворачиваюсь, заказываю еще одну текилу, опрокидываю ее залпом, бросая взгляд на часы: тридцать пять минут уже сижу здесь. Надеюсь, человек, который должен был появиться, все же появится. Ханли должен был меня описать и сказать, что я ношу кожаные вещи — а на мне как раз брюки и тонкая куртка, полушубок оставила в машине. Думала надеть платье, но надо же соответствовать дискотеке.
— Нет, ты не в порядке, бэби. Ты грустная что-то. Проблемы? Плюнь на них, потанцуем. А хочешь дерьма?
— Дерьма? — переспрашиваю недоуменно. Он, кстати, ничего, этот негр — высокий, спортивный, и лицо приятное. Я на них раньше никогда не обращала внимания, только на боксеров разве, к которым волей-неволей присматривалась. В Москве негров не любят, кажется, больше, чем здесь, они там люди второго сорта, и, когда я маленькая была, замечала, что появление на улице негра вызывало оживление, бабки всякие на него смотрели, выпучив глаза, а если дело зимой происходило и негр был в шапке и пальто, тут уж начинались громкие констатации того очевидного факта, что тут ему совсем не Африка. Я к ним, правда, всегда относилась спокойно, мне не нравилось только, что у них ладони розовые, и почему-то казалось, что член тоже такой вот розоватый, как бы стертый от частого использования.
Интересно, каково с негром в постели?
— Ну дерьма — травки или чего другого. Развеселишься, потанцуем…
— А потом поедем к тебе? — спрашиваю с улыбкой. — Нет, спасибо, я в порядке.
Он не обиделся. Пожал плечами, выложив передо мной сигарету.
— Ну, как знаешь. Покури пока, может, передумаешь…
Подарок не царский, травка тут стоит копейки — но я беру ее аккуратно и верчу в руках, принюхиваясь. Да, в Голландии примерно так же пахло — вся страна у меня с этим запахом ассоциируется. Закурить, может? Мне бы и вправду не помешало. Но тут же роняю сигарету на стойку рядом с собой — подумав, что, может, туда намешали чего-то такого, от чего я отключусь тут же. Или это подставка, чтобы меня арестовать сейчас за хранение наркотиков и начать крутить дело насчет убийства Яши и всего прочего.
Крыша у вас едет, мисс Лански. Вряд ли этот негр — посланец Ленчика, и вряд ли он переодетый полицейский или фэбээровец. То есть быть может все, но смысла не видно. Лучше перебдеть, чем недобдеть, — так утверждал недобдевший Кореец — но перебдение дает порой ненужный эффект, когда врага начинаешь видеть в каждом.
Третья рюмка уже полилась в мой желудок — без соли и лимона, с которыми положено пить текилу, но мне сейчас не до правил, — как раскаленная лава, плавящая все на своем пути, все, кроме мысли о том, что человек этот, скорее всего, не появится уже. Почти час я здесь — и ничего. И это хреново, потому что я хоть и взяла на всякий случай тайм-аут у Ленчика, но понимаю отчетливо, что единственный выход для меня — это его кончить, и тех кто с ним. Виктора и тюменца, по крайней мере. А лучше всех для надежности. В одной Яшиной машине пятеро погибло, а тут на три человека больше. Да и не люди они — чего их считать?!
А может, мне свалить отсюда? — мелькает шальная, но внезапно кажущаяся заманчивой мысль. Сказать Мартену, что беру тайм-аут, а может, и дать согласие на начало съемок. Ему ведь деньги нужны, а не мое присутствие. Да, деньги идут на фильм, а я забираю часть тех наличных, которые у нас с Корейцем раскиданы по абонируемым сейфам в нескольких банках, перевожу куда-нибудь в Европу деньги со своего счета и сваливаю. Да в ту же Голландию или в Англию, где наших преступников, кажется, меньше всего, и живу там себе спокойно, изредка позваниваю Мартену, и через год возвращаюсь, когда все поутихнет. Яшино наследство трогать пока не надо, швейцарский счет тоже, на жизнь мне хватит. Шиковать я не собираюсь, я ведь и здесь живу скромно, не скупаю ювелирные изделия от самых престижных фирм — хотя видела бриллиантовые колье по полмиллиона, — не езжу на редкой штучной машине типа “Бентли” или “Ламборгини”, не шью одежду у великих кутюрье, у которых платье может стоит за сто тысяч. Насколько я знаю, в Америке показатель уровня жизни — не столько одежда, не столько машина, но главным образом район, в котором ты живешь, и особняк. Это и есть единственный показатель моего богатства, единственная роскошная вещь, которой я владею, а все остальное доступно любому относительно богатому человеку.
