— Ленчик, потише, она ж не одна, падла, — шепчет бычина, но я слышу, ибо музыканты, наигрывающие мексиканские мелодии, как раз затихли. Ленчик? Уж не тот ли это, про которого Кореец говорил? Да вряд ли — тот был из Нью-Йорка и знакомый Юджина, да и русские любого Леонида могут назвать Ленчиком, равно как Сергея — Серегой.

— Ленчик? — спрашиваю, коверкая слово, произнося как “летчик”.

Главный шумно выдыхает воздух, сжимая лежащие на столе кулаки, и думаю, что охрана моя сейчас держится за рукоятки пистолетов, норовя выдернуть их в мгновение ока. Дай бог, чтобы я не слишком хорошо о них думала.

— Короче — говорить я буду по-русски. Если дернешься, корешка твоего завалим — сейчас дам отмашку по телефону — и весь базар.

Блефует — не блефует, некогда думать.

— По-английски, пожалуйста. Или…

— …твою мать, — тихо произносит главный, он же Ленчик, раздувая ноздри.

Думаю, будь мы в другой ситуации, в каком-нибудь тихом месте или вообще в Москве, он бы меня ударил сейчас или ствол бы приставил к голове — прямо при всех. А чего там…

— Ладно, я тебе объясню по-английски, раз такая непонятливая. Одного твоего приятеля нет уже. У второго тоже большие проблемы, и от тебя зависит, что с ним будет. Доказывать тебе я ничего не собираюсь. Человек здесь тебя узнал — ты летом девяносто пятого жила с банкиром в Москве, и этот банкир потерял пятьдесят миллионов чужих денег с твоей помощью. Придумал все тот твой приятель, которого уже нет, — а ты трахалась с банкиром и затрахала ему мозги, а потом ты и твой бойфренд его убрали. Потом уехали сюда и на эти деньги сняли фильм. Фильм вышел, деньги ты уже должна была получить обратно Их нам и отдашь — если не хочешь, чтобы с твоим бойфрендом случилось то же, что с нью-йоркским приятелем. И чтобы потом с тобой то же самое было. Поняла?

— То, что вы сказали, я поняла, — отвечаю спокойно, думая не подколоть ли его по поводу не слишком понятного английского, чтобы еще раз все повторил, но потом решаю, что он этого точно не вынесет. — У меня действительно был русский партнер в Нью-Йорке, и его убили. Этот партнер финансировал фильм, который действительно вышел. И у меня есть бойфренд, который сейчас в Москве — а вы, как я понимаю, оттуда, из России, язык похож на русский, или я не права? Но все остальное не имеет ко мне никакого отношения — вся эта история про банкира и его убийство. Так что давайте оставим в покое сказки и перейдем к делу. Как я понимаю, вы утверждаете, что похитили моего бойфренда и хотите за него выкуп в размере пятидесяти миллионов? Это уже деловой разговор. Но, во-первых, мне нужны доказательства, что он у вас, а во-вторых, пятьдесят миллионов — это слишком большие деньги. У меня их нет прежде всего потому, что киностудией я владею не одна и всеми ее деньгами распоряжаться не могу. Мне никто не даст их снять. У меня есть особняк, есть кое-какие сбережения — миллион или два я вам могу заплатить. Что скажете?

Он смотрит на меня непонимающе — я все медленно говорила, и он точно все разобрал, просто не может, видимо, поверить, что я ему это говорю, а я хочу перевести нашу игру в другую плоскость — чтобы речь шла не о возврате украденных денег, тем более что никаких доказательств тому, что Яша их украл с моей помощью, у них на девяносто девять процентов нет. А чтобы она шла о похищении Корейца и выкупе за него — и о другом порядке денежных сумм.

— Итак, если вы предъявляете мне доказательства — весомые доказательства, — что он у вас, мы приступаем к обговариванию суммы выкупа. Если доказательств нет, у меня нет оснований вам верить, и в следующий раз с вами будет беседовать ФБР. У меня есть хороший знакомый, старший агент их отдела по борьбе русской мафией, то есть с вами, как я понимаю.

И достаю визитку Бейли с тремя, надеюсь, страшными для них буквами, и показываю ему, не давая в руки, не тыкая ей в нос, но конкретно демонстрируя, донеся ее до середины стола.

— Итак, джентльмены? Я не могу с вами долго говорить, моя охрана начинает волноваться, и мне не хотелось бы, чтобы они сообщили полиции, что я встречаюсь с подозрительными личностями. Выкуп — дело деликатное. Полицию и другие службы сюда вмешивать ни к чему, а пустые угрозы — это не деловой разговор. Вы, кстати, мистер Ленчик, сказали мне, что имеете самое прямое отношение к убийству мистера Цейтлина — так вот у меня в сумочке работает очень чувствительный диктофон…

— Бодигарды… были уже у одного бодигарды. Этих трех пидоров завалить как два пальца… — усмехается бычина, уловив знакомое слово, и замолкает, услышав от старшего резкое “Засохни!”.

— Ну, джентльмены? Я жду. Или деловой разговор, или мы с вами расстаемся навсегда.

Закуриваю, показывая что руки у меня не дрожат — если им это интересно, и если они вообще обращают на такие вещи внимание, — и выдыхаю дым, переводя глаза с собеседника на свою охрану, а потом на зал, рассчитывая увидеть в быстро заполняющемся помещении мистера Ханли. Может, он на потолке где-нибудь пристроился или под чьим-нибудь столиком сидит? Или стоит за колонной, весь в клетчатом, в темных очках, перчатках и в шляпе? И нюх, как у собаки, и глаз, как у орла — так ведь у него должно быть? И улыбаюсь этой мысли, легко и естественно.

— Лыбится, падла, — снова шепчет бычина. По сравнению с Корейцем он мелковат, а лицо как у любимцев Ломброзо, один к одному — низкий лоб, маленькие глазки, приплюснутый перебитый нос. У Ломброзо там еще что-то про уши было, не помню — у этого они тоже приплюснутые, вбитые в череп. Видать, боксер бывший — и не один десяток кулаков в перчатках над носом его потрудился, и над ушами. Тоже, кстати, вариант пластической операции, притом совершенно бесплатный — а в итоге лицо такое аэродинамичное, что детройтские автомобилестроители позавидуют.

— Засохни, Серый! — Ленчик руку вскидывает инстинктивно над столом с характерным жестом. Ну вот, распальцовка началась. В красивом и таком далеком от Москвы Лос-Анджелесе — и все та же распальцовка? Просто-таки международный жест, вроде “виктории” или среднего пальца. Несолидно, господа бандиты, несолидно. Да, Ленчик и Серый — чудесная компания, владельцы таких оригинальных имен и погонял. Это только в детективах у преступников клички хитроумные, а в жизни-то попроще.

И вообще как-то обидно иметь дело с лохами. Другое дело явились бы этакие гангстеры, в полосатых костюмах, черно-белых ботинках с пуговками, в белых галстуках и шляпах — не думаю, что вела бы себя по-другому, но все поприятней было бы. Я бы тоже тогда одела другой парик, со старомодной прической волнами, длинное узкое платье и туфли на толстых каблуках, и не забыла бы захватить изящный мундштук. И все было бы так изысканно и романтично, и самые опасные бандиты оказывались бы поборниками правды, и, очарованные собеседницей, брали бы ее под свое покровительство, безжалостно уничтожая несправедливо обидевших ее злодеев. Но уже почти физически осязаемые полоски гангстерских пиджаков расплываются в глазах, превращаясь вдруг в банальный сгусток вишневого варенья, облепляющий плотно-жирное Ленчиково тело.

— Значит, ты меня не поняла, — повторяет главный, видимо, не в силах придумать ничего поумнее. — Значит, тебе доказательства нужны? Тебе ухо прислать или член, чтоб легче узнать было?

— Фу, как грубо! — восклицаю наигранно, показывая, что на понт меня брать не надо. — Если вы говорите всерьез, я позвоню в ФБР через одну минуту — и там, господа Ленчик и Серый, вы будете объяснять свои слова.

— Да хватит про свое ФБР! — не выдерживает Ленчик. — Хочешь, я тебя сам им отдам? Им будешь доказывать, откуда у тебя деньги на фильм и объяснять, откуда ты вообще здесь взялась, и кто такой твой бойфренд, и что ты делала в Москве летом и осенью девяносто пятого! Имел я твое ФБР!

Чуть не сказала ему, что не догадывалась о его склонности к гомосексуализму. Были бы у тебя доказательства того, о чем ты говоришь, ты бы мог это сделать, пидор, — но тебе было бы это невыгодно, потому что я с тобой разговаривала бы по-другому. А это пустой базар. По крайней мере пока пустой.