Но время — категория странная, и торопи его или не торопи, оно будет длиться столько, сколько сочтет нужным. Может тянуться, как тянется детское лечебное питье — молоко с маслом и содой, — мучительно медленно, когда уже нет сил глотать, когда задыхаешься от специфического запаха и вот-вот все хлынет обратно, а донышко чашки с каждым глотком кажется все недостижимее, все дальше, словно жидкости все прибавляется и прибавляется. Но то же время может пролетать пулей. Вспомнила, как давно, когда только вышла замуж за Лешика, купила себе бутылку ликера “Айриш крим”, казавшуюся мне символом красивой жизни, — и наливала в стакан крошечную порцию необычно вкусного и тягучего ликера, и старалась растянуть удовольствие, но всякий раз оказывалось, что вроде и не пила еще, а вот уж и дно показалось…
Как раз десятого мы с Мартеном встретились с Ричардом, великим калифорнийским политиком. Утрирую, конечно, — но раз Боб говорит, что это влиятельный человек, верить ему можно. Недаром даже на просмотр тогда его пригласил и был жутко счастлив, что тот принял приглашение. Я в газетах потом прочитала, что был на просмотре нового фильма известный политический деятель. Сейчас он сидит напротив меня, и улыбается мило, и смотрит чересчур пристально, и просит называть его просто Дик.
Дик — так Дик, хотя слово ругательное: на сленге означает “член”. Двусмысленное, короче, имечко, и сам он эту двусмысленность только подтверждает, расточая мне комплименты и облизывая меня глазами. Должна признаться, что внимание его мне приятно: видный мужчина, представительный, лет сорока, а я люблю разницу в возрасте. Так как встречаемся неофициально, он и одет соответственно: светлые брюки спортивного покроя, яркий спортивный пиджак на трех пуговицах, в соответствии с модой, рубашка поло и никакого галстука, разумеется, и мокасины на ногах. Одежда неделовому ланчу полностью соответствует — и надо признать, что этакая небрежная спортивность стоит немало. В прошлый раз он в костюме был, в совершенно простом на вид синем костюме, который, я так думаю, встал ему тысяч в пять, — да и сейчас одет на ту же сумму, одни мокасины минимум на тысячу тянут. Кстати, тут очень богатые одежду и обувь не покупают, они ее шьют на заказ. Это мы с Корейцем, пусть денег куча, посещаем магазины, хотя покупаем, естественно, эксклюзивные вещи.
Ресторан дорогой, публика солидная, и несколько человек на него косилось уже — то ли знают в лицо, все же фото его в газетах мелькает, то ли думают, кто такой подъехал сюда с охраной. Охранников немного, трое кажется, все такие киношные: темные костюмы, белые рубашки, темные галстуки, и пистолеты видны сквозь пиджаки, взбухая эрекцией. Не сомневаюсь, что Дику хотелось бы побеседовать со мной наедине, но с его примелькавшейся физиономией идти со мной куда-либо вдвоем нежелательно — лишний компромат ему ни к чему, и так, наверное, хватает грешков, судя по тому, как на меня смотрит.
Разговор такой, ни о чем — обмен любезностями, рассуждения о нашем фильме и кино вообще, вопросы о наших планах, полное одобрение следующей нашей идеи. Он прямо-таки загорается, когда Боб ему вкратце сюжет следующей картины излагает, — короче, борец с мафией, судя по реакции, особенно с русской.
— Да, это важно Боб, это очень важно и актуально — снять такой фильм. Мы впускаем людей в Америку, мы готовы предоставить им кров и пищу, дать им работу, сделать их полноправными гражданами самой великой страны мира — а они нарушают наши законы, грабят, убивают. Это ужасно — то, что они делают, — и с этим надо бороться. Бороться самым беспощадным образом. И скажу вам при этом по секрету, между нами, — закон не дает нам такой возможности, зато дает им возможность скрываться, разрешает выпускать их под залог, мешая правоохранительным органам. А надо, чтобы закон был жесток — и все причастные к мафии, особенно к этой страшной русской мафии, понесут очень строгое наказание!
Прямо-таки предвыборная речь. Умеют говорить эти политики — четко, складно и убедительно, внушая другим уверенность в своих словах, пуская в ход все свое обаяние, ораторский опыт, харизму. Причем кажется, что, если бы была распространена обратная точка зрения, он с таким же пылом доказывал бы и ее. Неважно что — важно говорить.
— Тебе не кажется, Дик, что такая вот борьба с мафией приводит к тому, что все иммигранты из России заранее зачисляются в мафиози? И они вынуждены оправдываться, доказывать свою невиновность, хотя ни в чем не виноваты. Так раньше было с итальянцами, насколько я помню: если итальянская фамилия, значит, имеет отношение к Коза Ностре. Но мафия — это отщепенцы, а большинство эмигрантов — порядочные люди. Вот Олли разве похожа на мафиози?
— Ты из России, Олли? — Очевидно, что он это впервые услышал, но интерес ко мне не погас. — Ну, я далек от того, чтобы подозревать такую очаровательную женщину. Чтобы подозревать всех русских — это уже маккартизм, охота на ведьм, а мы живем в демократическом обществе, мы не можем допустить, чтобы вернулись те времена!
Ну вот, что и требовалось доказать: поехал с той же скоростью и усердием в противоположную сторону. А Боб молодец — навел его на мысль и замолчал. Я так думаю, что больше ничего говорить не надо, тем более что Дик и так понимает, что неспроста мы тут встретились, и если бы я ему была неинтересна, он бы не приехал на ланч, отбросив свои дела.
— Надеюсь, вас никто не обвиняет в причастности к русской мафии, а, Олли? Мы не можем позволить, чтобы люди, гармонично влившиеся в наше общество, двигающие его вперед и приносящие ему пользу, обвинялись во всех грехах только из-за своей национальной принадлежности!
— Все в порядке, спасибо, Дик. Просто мы с Бобом задумались, что снимаем фильмы о русской мафии, чтобы показать Америке, что это реальная угроза американскому народу и что с ней надо бороться, — но кто-то из, как вы выразились, охотников на ведьм, может узнать, что я сама из России, и обвинить нас бог знает в чем…
Как я? Вполне в его стиле, а? Может, тоже в политику податься — хотя не возьмут все из-за той же национальности, расисты чертовы!
— …и нам кажется, что мы делаем благородное дело, вскрывая язвы общества, и не хотелось бы, чтобы кто-то создавал помехи на этом пути…
Фу, ну и выраженьица у меня. Можно заканчивать — он не дурак и прекрасно все понимает, и высоким стилем говорит по привычке, и мой высокий стиль воспринял как подыгрывание, оценив его, кажется, по достоинству.
— Знаете, я спешу — дела, сами понимаете. Может, оставите мне свой телефон, Олли? Мы бы с вами обсудили эту проблему.
— Конечно, Дик, с удовольствием.
Даю визитку, на которой только номер мобильного указан и офиса еще, конечно, — у него, вообще-то, моя визитка есть, но тогда позвонить он не решался, а эта как бы и является разрешением. Мило прощаемся, вновь обмениваясь комплиментами. Не знаю, что нам это даст, но чувствую, что мне гарантирована головная боль, потому что чувствую, что он позвонит и надо будет что-то делать. А Мартен счастлив, естественно, — пусть неофициально, но заручился поддержкой на случай возникновения каких-либо проблем со студией. Понятно, что он не для меня старался, а для себя, оберегая свое имя и свои деньги, — но разве я могу его в этом упрекнуть? Для него дело превыше всего — знаю, что нравлюсь ему, и тем не менее он сам меня толкает в постель с этим Диком. Интересно, как он отреагирует, если я ему потом скажу, что возжелал меня конгрессмен, а я отказала? Изобразит невиновность на лице, закричит, что и не предполагал, что тот позволит себе такие желания, — или огорчится и разволнуется?..
…А может быть, была права моя мама, когда-то давно, уже после твоей смерти, сказавшая мне, что я все время говорю о деньгах и думаю о них, наверное, тоже постоянно, — хотя я всего-навсего ответила на ее вопрос, на что я живу, притом не слишком честно ответила. Она подразумевала, что я стала с тобой жить из-за денег и не уходила от тебя из-за них же, и тебя убили из-за денег, и из-за них же и могла погибнуть вместе с тобой. И наверняка на могиле моей она думала то же — все из-за денег.
