Новый год, встреченный с друзьями и женой, от Рождества Христова 1995-й – именно он поменяет многое, повернув всё в другую сторону, дав толчок качественному изменению не только бригады в целом, но и каждого из нас, хоть как-то касавшихся её жизнедеятельности.

Кстати, для многих это был шанс покинуть безопасно и бескровно, слишком быстро набиравший скорость корабль, но в этом «шоу» многие увидели перспективы, однако не рассмотрели шипы, которыми, как правило, снабжается всё привлекательное. К несчастью, оказалось, что эти опасности не только ранят и калечат, но и убивают.

В один из январских дней, заехав за зарплатой, которая тогда составляла, по-моему, пять тысяч долларов, и которую, в связи с отсутствием Григория и его людей, нужно было забирать у Андрея Пылёва, я почувствовал у него какой-то порыв и желание общения, что и выразилось позднее в откровенном разговоре. Провожая меня к двери, он спросил, не могу ли я подъехать вечером. Подобное всегда воспринималось как приказание, и ближе к ночи мы сидели в одиночестве за чашкой чая. Меня всегда интересовало, почему он не выпивает, то есть вообще ни капли спиртного, ведь ничего нет зазорного в рюмке – другой, в компании друзей, хотя и у самого был период в два года совершенно «сухой» жизни, но это ещё в бытность офицером. Интересно, как же он снимал нагрузку? Тогда мне казалось, что существует три варианта: это выпивка в тёплой компании, где прежде всего важна сама компания, встреча с женщиной и увлечение каким-то делом – хобби. Помимо первого и второго, в качестве последнего я занимался тратой неограниченного количества боеприпасов, выстреливаемых во всевозможные мишени – имеется в виду тренировка на природе, пусть и в одиночестве, но со всем возможным комфортом. Правда, сейчас, знаю, можно обходиться и без этого, но женщина есть всегда женщина, и не даром Господь нашёл для Адама, с Его точки зрения, единственно приемлемое решение именно в ней – Еве.

Однако разговор принял другой, но, в общем-то, долгожданный, оборот. Я, хоть и напрягся, но ликовал, ведь даже, если это была и проверка, на которую, по-моему, можно было оставить не более 10 процентов, ничего страшного это не предвещало, потому что мною не было высказано ни одного одобрения, предположения или замечания. Приняв вид недоумения, и, якобы с удивлением, выслушивая, просматривая и читая всё, предоставленное Андреем для уничтожения в моих глазах авторитета Григория, я был в самой выигрышной позиции. Всё, что мною было сказано, скорее выражало недоверие к услышанному, и, уходя, я обещал всё обдумать и завтра заехать вновь, оставив тем самым хозяина квартиры в нервозном недоумении насчет моих намерений.

А подумать было над чем, и, разумеется, эту ночь я не спал, перехватив пару часов днём, формулируя то, что я хочу дать понять Пылёву, и что хочу сделать сам. Повторную встречу, опять вечернюю, я построил на принципе Гришиного оправдания на предъявленное обвинение. На всякий случай, для проявления доверия, привёз несколько купленных намедни «стволов», на зависть – первоклассных «иномарок», которых, к сожалению, себе оставить всё равно не мог. Просто обладание и созерцание их само по себе уже доставляет определённое удовольствие, пусть и нелегальное.

Рискнув перенести разговор и ответ на следующий день, почему-то был уверен, что кроме новой информации, в виду нетерпения, это больше ничего не принесёт.

Так и вышло, поток хлынувшего на меня был неожиданным, и, признаюсь, в нём было то, что от Гусятинского я совсем не ожидал, оставалось только выяснить, было ли это правдой. Смешно было бы узнавать это у Григория, ведь такая попытка – смерти подобна, а, значит, решение нужно было принимать до, тем более что в отношении него оно мною давно уже было принято, а остальное покажет время.

Уходя, ничего конкретного я снова не сказал, но обещал никуда не вмешиваться, имея в виду внутренние разборки между ними тремя, мало того, сказал, что уезжаю на 2–3 недели на свою «базу» в Карелии отдохнуть и потренироваться, оставляя им с братом право и возможность разобраться во всём самим. Надо сказать, это тоже с моей стороны был «подвиг», так как узнай о тех разговорах Григорий и пойми он, что значит моё молчание о них, конечно, при условии, если бы он остался жив – не сносить мне головы. Да и со стороны господ Пылёвых тоже было всё неоднозначно.

Я понимал, что это их не удовлетворит. Но, наученный горьким опытом, знал, что задуманную операцию по устранению Григория, как и им подобные, нужно проводить либо в одиночку, либо с тем, кого никогда не «достанут». Поэтому моя поездка в Карелию была лишь прикрытием отлучки в Киев. Я надеялся, что двух недель мне хватит, чтобы найти и достать Гусятинского самому, без чьей-то помощи, а значит, без лишних глаз и разговоров, ведь события жизни могли развернуться по-разному, а у Гриши останутся не только друзья – «Культик» и «Ося», – но и у «братьев» планы могут быть разные и непредсказуемые. Никогда не хочется оказаться ни крайним, ни, тем более, на краю выкопанной собою же для себя могилы, со стволом, упёртым в затылок. И пусть лучше чего-то не понимают, можно будет потом объяснить, исходя из создавшейся ситуации, чем знают что-то ненужное, – скажем, что я, совершено преданный, могу самолично решить судьбу того, кому якобы так предан.

Андрей Александрович Пылев – «Малой». Полная противоположность брату. Фотография сделана на вилле в Испании, перед попыткой избрания в депутаты Государственной думы, не увенчавшейся успехом. На октябрь 2015 года, готовится второй суд, где в предъявленном обвинении фигурируют несколько убийств, исполнители которых уже осуждены, в том числе и автор, надеющийся на милосердие присяжных заседателей в отношении этого человека. Старший Пылев не был воплощенным злом, в отличии от младшего и от других фигурантов дела, стоявших во главе «профсоюза». Не став источником злой воли, он был ее проводником, часто соглашаясь с ней, иногда, все же, и протестуя.

Я дождался, чего тайно желал, и меня несколько потряхивало от осознания того, что скоро всё это, весь этот ад закончится, и наступят тихие, спокойные, пусть и однообразные, даже, может быть, кем-то из обычных обывателей не воспринимаемые как тихое семейное счастье, обывательские будни, в домашней суете, в кругу близких людей и уверенности в том, что завтрашний день будет!

Но для этого нужно было совершить почти чудо, причем без предварительной подготовки, без возможности выбора оружия (какое взял, такое и используешь, заранее не зная не условий, ни местности, ни возможности применения, ни дистанции), в незнакомом городе, без информационной поддержки и заведомо разработанной страховки.

И ещё то, что щемило сердце: как бы я ни был спокоен, уверен в себе и в удачном проведении задуманного, необходимо было разорвать все контакты, и объявить об этом на каждом углу, ибо сохранённые, они, во-первых, были небезопасны, и прежде всего для тех, с кем я имел общение, – в случае провала, а то и в случае успеха искали бы через них, и явно не подкупом или уговорами, а во-вторых, искали бы и, возможно, нашли (представить себе однозначно планы братьев, или оставшихся «лианозовских» точно было невозможно, но, поскольку я был человеком Григория, то 50 на 50 процентов, что начали бы охотиться и за мной). И здесь меня волновал, в основном, только один человек, но порвать с ней я не хотел, и всячески сопротивлялся этому всеми силами своей души. Но оставить семью был не в состоянии – это ведь уже семья, и вся ответственность за неё на мне, ей я дал всё или почти всё, что мог, как и они мне.

Ирине – в сущности, совсем юной, и готовой почти на всё ради меня, … но на всё ли? – я дать ничего не могу. Предположим, ей всё равно, узнай она, кто я и какой жизнью я живу, от чего и почему бегу, что, возможно, мне предстоит не полная жизнь и семейное счастье, но вечная неизвестность. И если сиюминутно она готова разделить это, то что будет позже? И это не самое страшное, что можно предвидеть, – ведь вокруг нас люди умирали ещё совсем молодыми, я в этом списке мог стать не исключением, соответственно, и она… Одна мысль об этом переворачивала всю душу. Думаю, что пойми она полностью возможность ожидаемого, может быть, повела себя по-другому, но гадать я не имел права, а должен был, принимать решения сам, предполагая, что лучше для неё.