– Ты не будешь одна, – отрезал Доминик. – Я буду с тобой.

– Только с тобой?! И с Гансом, видимо?! – не выдержала Алиса. Стратегия поведения как-то вылетела из головы при виде его бескомпромиссного спокойствия. Оно просто бесило сейчас. Бесило куда сильнее, чем пугало. Он ведь действительно не понимает, на что обрек ее! И не понятно, как достучаться…

– Да, я не буду забираться других людей, – невозмутимо произнес он. – У тебя будет все, что захочешь. Кроме интернета. Он тут невозможен. Со временем ты привяжешься ко мне, тебе станет лучше.

Странно, но она опять потеряла страх. Вернее, гнев от его слов про "привяжишься" пересилил все остальные чувства.

– Привяжусь к тебе? На это ты рассчитываешь? – ехидно спросила она. – Знаешь, есть такое понятие «стокгольмский синдром», когда жертва начинает чувствовать нездоровую симпатию к своему похитителю. На это ты рассчитываешь, да? Решил завести себе живую игрушку, которая будет ходить за тобой следом, с которой можно спать хоть каждый день…

И задохнулась. Опять она играет с огнем. А что под этим непоколебимым спокойствием кроется огонь, уже можно было не сомневаться.

… А чего мне, в сущности, бояться, подумала Алиса… Чего? Что он в гневе пристукнет ее. Вряд ли. Не для того забрал ее. Изнасилует… Да, может. Она явно его привлекает. Что же… это страшно, но… не смертельно.

Самое страшное – вот это одиночество вдвоем со смертью, на которое он ее обрек.

Самое страшное уже случилось.

Его лицо передернуло.

– Нет, – ответил он. – Но со временем у нас будет секс. Вы действительно так устроены. Рядом не будет других, и в конце концов… я тебе понравлюсь, – последнее словно он произнес как-то неуверенно, словно проверял на вкус, как оно звучит.

«Козел! Подонок самоуверенный! Смерть проклятый!» – подумала Алиса. Вот, значит, как!

У него все распланировано и записано. Как она будет тут мучиться от безделья и одиночества. Как потянется к нему. Как в итоге…

И ведь самое мерзкое, что, возможно, однажды, так и случится. Она просто не выдержит. Мозг начнет думать, что лучше уж этот смерть, чем полное одиночество, когда не с кем перекинуться словом. А тело запросит мужской ласки, она ведь молодая здоровая девушка… Разум начнет искать лазейки, чтобы оправдать общение с Домиником, придумает влюбленность в него, чтобы ему отдаться…

Даа. Господин смерть, вы недаром наблюдали за людьми. Своими «клиентам», вероятно. Неплохо их изучили.

Только вот не бывать этому.

– Нет, – твердо произнесла она, глядя ему в лицо. Не на ту напал. – Так не будет. Я вообще не хочу тебя видеть! Лучше уж быть одной…

Мгновение Доминик молчал, Алисе показалось, что у него внутри, в голове мелькают молнии – разные, яркие, и словно бы раздираются его на части.

– Хорошо! – вдруг бросил он. И на этот раз в его голосе звучала настоящая человеческая злость. – Значит, не будешь меня видеть. Пока сама не захочешь.

И замолчал. Они смотрели друг на друга, и на этот раз Алиса не собиралась прерывать молчание. Неожиданно, он сделал шаг к ней. Встал вплотную, посмотрел сверху вниз, словно придавливая взглядом.

– Сейчас скажи мне «спасибо», – четко раздельно произнес он.

– За что на этот раз?

– Я сказал тебе правду. Я не хотел. Правильно не хотел, – ответил он.

Взгляд смерти пригвождал, давил. Алиса, наконец, разглядела, что глаза у него полностью черные. Вся радужная оболочка черная, и зрачки тонут в ней.

– Хорошо, спасибо… – подумав, что все же… не стоит лезть в бутылку, ответила Алиса, и выдохнула. …Что-то она кажется, слишком «переиграла». Так немудрено и верно остаться одной навсегда… Нельзя так играть со смертью. – Доминик, послушай, я …

Продолжить не успела.

– Спи, – сказал он. Как-то странно махнул рукой, и Алиса ощутила, как ноги резко, в один момент потеряли силу, голова запрокинулась, а глаза закрылись.

«Он и так может…», – пронеслось в голове, прежде, чем сон одной сильной волной накатил на нее. Последнее, что она ощутила – опору под коленями и спиной. Доминик снова взял ее на руки.

Все прошло не так, как он хотел. Не так! Доминика просто разрывало внутри, когда он рассказал ей, кто он, и увидел в ее глазах… Не страх. Нет, другое чувство. Возмущение, кажется, оно называется так. Возмущение и осуждение. Неприятие.

Она не принимала его. С его функцией, с его ролью, с его смыслом жизни. Его самого. Ведь смысл существования для него и таких, как он, – делать свою работу. Нормальную честную работу, для которой они существуют.

И самое необычное, самое тяжелое, самое непривычное, просто выбивающее из нормального существования – то, что в ответ на ее эмоции он сам все время что-то чувствует. Не все понимает, но чувствует… Не знает слов для этих чувств, но ощущает.

Да и откуда ему понимать, если столько столетий не чувствовал почти ничего. Сейчас, на фоне этого фонтана – да-да, оказывается, эмоции, свойственные слабым созданиям, людям, похожи на фонтан, так же бьют вверх, их не остановить – он хорошо видел, что его «жизнь» была очень спокойной, размеренной, бесчувственной.

Основным, что он ощущал, было удовлетворение от работы. Немного удовольствия от «слабостей», от его привычных «симпатий» – сад, дом, Ганс, птицы, рыбы. За всем этим было приятно наблюдать. Оказывается это «приятно» – тоже чувство. Но чувство знакомое, им можно управлять. Ему не стоило никаких усилий прервать это удовольствие и отправиться по делам.

Ну и все. Других-то чувств, пожалуй, и не было… Ту разрядку, что подобные ему иногда позволяли с человеческими женщинами, приняв плотную форму, чувством, пожалуй, не назовешь. Она была просто физическим ощущением, удовольствием, от которого становилось как-то… легче. Словно выпустил из себя что-то.

На мгновение Доминик словно задохнулся. Ему представилось, как это было бы с ней. Не первый раз видел это внутренним вздором, но сейчас, когда держал спящую девушку на руках, его просто прошибло током. Он ведь так и оставался в самой плотной форме, и все физиологические реакции работали, как у людей.

Ощущение скрутило. Но скрутило странно. Все тело, не только там, где у мужских сущностей живет мужская часть. Да и всю душу…

Просто вывернуло наизнанку.

Доминик поспешил на второй этаж, чтобы уложить ее на кровать. Взять ее спящую он не собирался. А еще… ему было очень неприятно, что она думает о нем … так, как думает. Словно в сердце воткнули лом, поворошили и посыпали солью. Саднящая, разъедающая боль.

Вообще этот разговор был пыткой. Настоящей пыткой. Во время которой он чувствовал слишком много боли и гнева. И просто желания… чтобы было по-другому.

Он ведь ждал от нее благодарности. Они все хотят жить. Слишком сильно, не понимают, что смерть – только переход. Боятся ее, боятся того, что дальше, сомневаются есть ли это «дальше». А он наперекор всем традициям увел ее. Она может больше не бояться.

И вместо благодарности… Ах нет, она все же его поблагодарила! Бросила кость голодному льву. Почему-то Доминику пришло такое сравнение. Да и весь вечер он напоминал себе этого голодного хищника, который вынужден ходить кругами вокруг вожделенной жертвы, вместо того, чтобы броситься на нее. Причем, кто его заставляет делать круги?

Доминик усмехнулся. Он сам. Сам заставляет себя делать новые круги вместо одного освобождающего рывка.

Но в итоге… Он знал, что его расчет должен сработать. У них много времени, Алиса даже не представляет себе сколько. Он может подождать. Ему нужно приручить ее.

Когда опустил ее на кровать, вырвался невольный вздох. Не хотелось терять ощущение хрупкого, гибкого тела в руках, близости изогнутой тонкой шеи, пухлых нежных губ.

Не хотелось. Но нужно.

Доминик еще пару мгновений держал ее в руках полулежащую, потом сделал то, чего не делал никогда. Коснулся губами ее приоткрытых губ. Влажных, теплых… Его снова прошибло током. Ощущение завораживало. Хотелось смять их, втянуть, проникнуть языком во всю эту нежную влажность.