Я спрыгнул с полки. Купе тесное, повернуться негде, но спецназовские командиры учили нас биться и в таких условиях.

Поняв, что я готов вмешаться, светловолосый взял со столика складной нож – клинок острый, опасный, длиной сантиметров около четырнадцати – поднялся с дивана и сделал не очень ловкий выпад против меня; сказывалась нехватка опыта, усугубленная выпивкой, по всему было видно.

Не буду подробно описывать, как совершалось воздаяние ухарям. Отмечу только, что светловолосого я парализовал лёгким тычком костяшкой среднего пальца в определённый участок левого виска, а смуглого, вставшего мне навстречу, – резким, не очень сильным, чтобы не убить, ударом кулака под определённым углом в область груди.

Парни упали и казались бездыханными. Матвей, свесив ноги, лежал на своём диване, привалившись головой и плечами к углу возле окна. Захар же оказался на полу. Я ухватил его за подмышки, приподнял и посадил возле бёдер собутыльника, прислонив спиной к стенке купе.

– Что вы с ними сделали? – произнесла женщина, встав и поправив выбившиеся пряди волос. Она казалась довольно спокойной, словно не было никакого покушения на неё, и это почему-то импонировало.

– Нейтрализовал на время, – ответил я, задержав на ней взгляд и переводя дыхание; мы оказались рядом, на одно мгновение её плечо соприкоснулось с моим плечом, и ощутилась его горячность. Я вновь отметил про себя, какая она очаровательная и ладная и как от неё приятно, эротически пахнет. – Скоро очухаются.

Подняв нож с пола, я сложил его и бросил на столик.

– Вы уверены, что они придут в себя?

– Абсолютно.

Женщина склонилась над одним парнем, другим, проверяя на шее пульс.

Сделано это было вполне профессионально и с характерным, несколько отстранённым выражением лица, обычно присущим медикам, оказывающим те или иные услуги пациентам, нуждающимся в помощи.

– Да, ничего страшного, – утвердительно сказала она. – Через несколько минут опомнятся и как ни в чём не бывало снова примутся за свою водку.

– Имеете отношение к медицине?

– Имею. Я фельдшер здравпункта на «Югкабеле».

«Югкабель» – это известный всей стране ольмапольский завод по производству кабеля, разных электропроводов и сопутствующей продукции, необходимой в промышленной энергетике.

Она вернулась на правый диван, устроившись у окна, а я сел в метре от неё, ближе к двери.

– Извините, как ваше имя? – спросила женщина со смущённой улыбкой и слегка краснея.

– Фёдор.

– А я Саша… Новикова, – сказала она. И повторила уже сказанное ранее: – Я фельдшер на заводе.

Непродолжительное молчание и вопрос:

– А вы чем занимаетесь?

– Я тренер по самбо, – сказал я без малейшей заминки. – Обучаю способам защиты при нападении хулиганов. Как в нашем случае, например.

– То-то вы с ними быстро разделались!

Лицо её, осветившееся красивой лучезарной улыбкой, потускнело.

– Они начали приставать ко мне – назойливо, – Саша бросила взгляд на попутчиков, всё ещё находившихся в бессознательном состоянии. – Требовали, чтобы я выпила с ними. А потом чернявый пересел на мой диван и пытался лапать. Я отвесила ему пощёчину. Ф-фу, противно всё.

– Теперь они будут вести себя скромнее.

В дверь постучали, и я открыл. Это была проводница, моложавая, симпатичная, одетая в серую железнодорожную форму.

– Чаю не желаете?

Она удивлённо посмотрела на наших однокупейников, пребывавших в несколько странных позах, брови её вскинулись. Вопросительный взгляд на меня.

– Молодёжь, выпили, не рассчитали силы, – сказал я, показав на недопитую бутылку водки на столике.

– Им через полтора часа сходить.

– К тому времени они протрезвеют и будут как стёклышко. Ручаюсь, у меня богатый опыт общения с такими субъектами. А чай попозже, если можно.

Проводница ещё раз посмотрела на неподвижные тела, сделала неопределённую гримасу, хмыкнула и задвинула за собой дверь.

Колёса стучали, вагон покачивался, за окном проплывали бесконечные пейзажи.

Немного погодя молодые люди зашевелились и пришли в себя, сначала один, через полминуты – второй.

– Что это было? – спросил Захар, обращаясь к товарищу.

– Молчи, – ответил тот, должно быть, вспомнив сцену выяснения отношений со мной.

– Как самочувствие? – с долей презрения спросила у них попутчица. – Нигде не бобо? Я фельдшер, знаю, как помочь.

Ей не ответили, а только ещё больше поугрюмились физиономиями и опустили глаза долу.

– Нож уберите со стола, – негромко и вежливо попросил я. И добавил: – Пожалуйста.

Захар исполнил мою просьбу. Больше они не произнесли ни слова и, прихватив с собой водочную бутылку, через полтора часа вышли на какой-то промежуточной станции, название которой не сохранилось в моей памяти. На перроне они поочерёдно ещё хлебнули из горлышка.

Подумалось, что полученный урок не пойдёт впрок ни светловолосому, ни смугловатому и рано или поздно их отделают с тяжёлыми последствиями.

– Увальни деревенские, – негромко бросил я из купе в коридор вдогонку им, когда парни выходили, просто для оценки их как личностей и так, чтобы они не услышали.

– Полностью согласна, – подхватила Саша. И добавила с прежним презрением: – Увальни, недотёпы с тёмным куриным мышлением, не способные морально оценивать свои поступки. К сожалению, такие встречаются едва ли не на каждом шагу. И на нашем заводе их немало.

Когда поезд снова тронулся, я обратился к проводнице и попросил принести нам чай.

Мы выпили по два стакана, сопровождая чаепитие весёлым оживлённым разговором и продлевая удовольствие от общения.

Саша как-то сразу потянулась ко мне душой, и я понял, что она страшно одинока. Я сказал, что женат, нахожусь в счастливом браке и у нас двое детей-близняшек. Она ответила, что разведена и у неё пятилетний сынишка Илюша.

– Илья Петрович, – с нежностью, певуче добавила она. – А фамилия Новикова у меня девичья, я не меняла её при замужестве.

На вопрос, почему развелись, Саша ответила, что невыносимая скука начала одолевать её рядом с мужем, который говорил только о деньгах и способах повышения доходов; все чувства к нему умерли, только поэтому.

– Зачем же выходили за него?

– Молоденькая была, глупая, а он – красивый, видный, умел ухаживать. Вот польстилась на смазливость.

– Бывает.

– Опостылел он, – сказала она с задумчивым холодком, – словно с чурбаном жила, домой идти не хотелось. Без него дышать легче стало, свободу почувствовала.

– Но сын-то безотцовщиной остался фактически. Значит, в воспитании его будет определённый пробел, который может осложнить ему взаимоотношения в человеческой среде.

– Это так, к сожалению. И финансово Илюшу одной тяжелей поднимать; но я стараюсь – за счёт сверхурочной работы, чаще всего ночной; какой-никакой, а всё доход.

– А как сынишка? Один же остаётся!

– Если меня нет дома, он у бабушки, мамы моей ночует.

– Бывший не помогает?

– Нет. А я не подаю на алименты. Из принципа. Коль сама отважилась на развод, мне и расхлёбывать.

– Проведывает Илюшу?

– Опять же – нет. Возможно, потому, что сынок очень похож на меня и ни одной его черты.

Прозвучало ещё несколько фраз; она что-то спрашивала обо мне, я отвечал, не раскрывая своей подлинной сути – эмигрантской. Общение с ней, созерцание – больше исподвольное – женственной, с небольшой пухловатостью фигуры доставляли немалое удовольствие; я ежеминутно отводил глаза, чтобы не выдать себя, бросая взгляды то в окно, то ещё куда.

Попутчица была, подчёркиваю, хороша собой: высокая, ладная, особенно завораживали полные бёдра почти идеальной формы, милое лицо светилось радостью жизни.

Незаметно, с нарастанием, появилось влечение к ней; она почувствовала мою устремлённость и, пожалуй, ответила бы моему порыву; глаза её томно заблестели, грудь неровно вздымалась. Мы были одни, дверь заперта, и нам никто бы не помешал.