Я с ними сопереживаю!

Мы в ощущениях близки!

Всецело музыке внимаю,

А чувства ясны и легки.

Скрипач, и я, и пианистка

Едины в этот светлый миг.

Созвучье душ кристально чисто,

И образ трепетный возник.

Когда закончится концерт,

И отзвучат аплодисменты.

Эмоций всплеск сойдет на нет,

Но память сохранит моменты,

В которых слились в единении

Звучание и лица музыкантов.

Моя любовь и восхищенье

Их мастерством и их талантом.

Кто родился глухим, тот живет в тишине.

Не знакомы ему нежный шепот прибоя,

И могучее форте, что нравится мне,

Щебетание птиц и звучанье другое.

Он в неведении том, может, счастлив вполне.

Не страдает душой от отсутствия слуха.

Созерцает вокруг целый мир в тишине,

Принимает умом все, как есть, и без звука.

Тот, кто слух потерял, – оказался в другом,

Неуютном, пугающем мире.

Все безмолвно, таинственно, странно кругом,

Как во сне в незнакомой квартире.

Словно видишь чуднОе немое кино

На большом полотняном экране.

Понимая, что ты не досмотришь его.

Ощущая все это заранее.

Но не стерлись еще, еще в памяти ждут

Ноты, звуки, что слышал ты прежде.

Хочешь ты воскресить их, вернуть,

И живешь этой главной надеждой.

Для утомленного, безмолвье— благодать,

Твоей душе покой отдохновенья.

Оно – убежище, где можно переждать, –

И просит мозг: «Подай тиши мгновенье!»

А, если нервы стонут в напряжении,

Ты скован, пульс в висках стучит,

Безмолвие усилит натяжение.

Пусть лучше ровный шум звучит.

Блаженство тишины и звуков пенье

Едины, целостны, неразделимы.

Безмолвие – есть фон для восхищенья,

Как холст и рама для картины.

Есть парадокс занятный, но несложный,

Что в голову приходит иногда:

Уйти за горизонт вполне возможно,

Достигнуть горизонта – никогда.

Как далеко мы видим горизонт?

Простая геометрия на пальцах.

Нам формула фиксирует закон:

Чем выше мы находимся, – тем дальше.

Вот лежа на земле – почти у носа.

А высоко забрался – видит взор

На горизонте смутную полоску –

Так, призрачно, что затруднен обзор.

Всего лишь линия в пространстве далеко

И не условна, а вполне реальна.

Природою очерчена легко.

Загадочна, чудна и материальна.

Ребенок маленький, что видит он вокруг?

Совсем немного, слишком мал он ростом.

Но вырастает личность, открывая вдруг,

Как все вокруг объемно и непросто.

Есть схожее понятье – кругозор,

Что человек в развитии обретает.

Его граница тоже горизонт

Всей суммы знаний, чем он обладает.

У одного широк и многогранен.

За край возможно в мыслях заглянуть –

Еще раздвинув круг своих познаний –

В неведомое мысленно шагнуть.

А стоит свой предел преодолеть –

Увидеть можно новый горизонт,

И устремиться дальше захотеть.

Азартный бег не остановит он.

Другой как будто скован и зашорен,–

Настолько мал и узок интеллект.

Но он всегда собой доволен,

И у него всегда готов ответ.

Ему трудней всё взвесить и понять.

Он никогда ни с кем не вступит в прения.

Зато упрямо может повторять:

«Есть у меня такая точка зрения!»

И – как ни странно – будет прав.

В одном он, несомненно, будет точен, –

Все знания убогие собрав,

Свой горизонт успешно схлопнул в точку.

Художник, как беременная женщина

Вынашивает образ – эмбрион.

Его лелеет, кормит, охраняет.

И с ним живет, пока созреет он.

А если его спросят: «Кто отец?»,

Он не всегда ответ на это знает.

Приходит непорочное зачатье, –

Когда из подсознания всплывает.

Иль подсмотрел, нечаянно услышал, –

И загорелся: «Вот ведь как бывает!»

И уж одним желаньем дышит

Всем рассказать – в себе не удержать.

Но всякому рожденью нужен срок

Сопит младенец, кулачки сжимает,

Беременность спокойно протекает,

Творец доволен, руки потирает:

«Уже недолго мне нести оброк».

Другой попался суетный, строптивый

Верти́тся, ручками сучит,

Чего-то просит, вот нетерпеливый!

Толкается и ножками стучит.

Но муки творчества, счастливые мгновенья,

Когда-то кончатся, – всему придет конец.

И, глядя на свое произведенье,

Вздохнет уставший от потуг творец.

Дитя, на свет родившись,

О себе заявит

Тому, с кем говорить хотел поэт.

А время все «по полочкам расставит».

Художник о себе оставил след.

Исчезает фонарь желтой кляксой в тумане,

Мелкой моросью дождик закапал уже.

Голова отекает настырным дурманом, –

Видно что-то не так в моей грешной душе.

Разберись-ка, попробуй, чем ее тихо гложет.

Или светлою грустью, иль горючей тоской?

Здесь анализ дотошный никак не поможет.

Только муторно ей, – потеряла покой.

Это значит – жива, значит не зачерствела,

И не впала в беспечный летаргический сон.

Реагирует чутко на слово и дело

Как чувствительный жизни моей камертон.

В том смятении чувств, в том души непокое

Персональный подсказчик, тревожный маяк.

Он поможет заметить, осмыслить такое,

Что иначе понять невозможно никак.

Камертон выявляет фальшивые ноты,

И душа помогает почувствовать фальшь.

А когда замечаешь фальшивое что-то,

Можно многих ошибок своих избежать.

Только нужно с душой находить резонансы,

Не кривить, и не действовать ей поперек,

И тогда у тебя появляются шансы

Заручиться поддержкою доброй ее.

Не хлебом единым живет человек.

Живешь ты мечтою, надеждой и верой,

Что будет удачлив твоей жизни бег, –

Сумеешь в пути одолеть все барьеры.