- Жанна, естественно, стоит на пути у англичан, здесь все ясно. Но я еще не получил никаких сведений о том, что они сами сообщат об этом моему господину, герцогу Бургундскому, - он сделал едва заметное зловещее ударение на слове "сами".

- Я вижу, Вы пока не в курсе дела и могу предоставить Вам кое-какие сведения, - Кошон развалился в кресле и сделал паузу. - Вчера вечером в лагере герцога Бургундского я передал ему письмо, в котором во имя нашего господина, короля Англии, от него требуют во спасение его души передать упомянутую женщину нам, Парижской инквизиции, - он повысил голос и говорил теперь тоном приказа.

- Вы должны благодарить меня, господин епископ. Вам ведь известно, что выкуп по французским законам причитается мне.

- Потому-то я к Вам и приехал.

- Это делает мне честь. Но все же Вы понимаете: добыча есть добыча. Что обещает мне инквизиция, если я выдам ей девушку?

- Милость Всевышнего. Он даст Вам благополучие и тысячекратно отплатит за почитание, которое Вы Ему оказываете. Кроме того, английский король, несомненно, выразит Вам признательность.

Дог, сидевший у ног Жана Люксембургского, проявлял беспокойство, сначала он зевнул, затем встал, чтобы встряхнуться.

- Сидеть, - велел ему хозяин. - Простите, господин епископ, но война сделала всех нас бедными. Милость Господня привела Деву в мои руки. Времена вынуждают меня воспользоваться этим. К тому же я должен вознаградить рыцаря, взявшего Жанну в плен. Пусть король Англии даст мне сначала определенное обязательство, этого требует справедливость. Я прошу за нее восемь тысяч турнезских фунтов.

Кошон до такой степени неподвижно сидел на стуле, что можно было подумать, будто он окаменел, только щеки у него ярко покраснели.

- За такие деньги можно купить целое войско, - возмущенно сказал он.

- Жанна обладает большей ценностью, чем войско.

- Вы смешиваете разные понятия, господин граф. Но Ваша молодость и недостаток учености могут служить Вам оправданием. Инквизиция - не торговый ДОМ.

- Прошу извинить меня. Но ведь если инквизиция проводит переговоры от имени англичан, то она должна придерживаться обычаев, которые приняты у нас, неученых рыцарей, - Жан Люксембургский качал ногой и кривил губы.

- Ведь и английский король израсходовал запасы своей казны на военные нужды.

- Я - несколько больше, господин епископ. Восемь тысяч турнезских фунтов и ни единым су меньше. Могу ли я пригласить Вас к обеду? Мои дамы обрадуются. После этого я, однако, обязан возвратиться в лагерь.

Епископу Кошону не нужны были дамы графа Люксембургского, аппетит у него тоже пропал. Беседа с графом ничего ему не обещала, к этому делу требовался другой подход. Он сказал, что у него, к сожалению, нет времени и, если ему будет позволено последнее слово, то он хотел бы еще раз побеседовать с герцогом Бургундским.

- Вероятно, герцог найдет выход, - добавил он с видом учителя, грозящего непослушному ученику отцовским наказанием.

- Наверное, он меня обрадует, - граф расхохотался, - ему было точно известно, что Филипп Бургундский, как бы он ни был богат, не променяет собственную выгоду ни на какую милость Господню. Но он с облегчением вздохнул лишь тогда, когда расстался с гостем у ворот своего замка и проводил его довольным взглядом. Нужно выиграть время. От Карла все еще не поступало никаких известий. Если бы Карп предложил восемь тысяч фунтов, он мог бы забрать свою Деву. Правда, внезапное исчезновение Жанны объяснить было бы трудно...

- Есть новости? - спросил граф у мажордома, встретившегося ему, когда он в задумчивости поднимался по лестнице к обеду. Было жарко, в этом году лето установилось рано.

- Да, господин граф... - мажордом, как правило, сохранявший достоинство, в этот раз был в явном замешательстве.

- Что-нибудь с Девой?

- Пленница только что пыталась убежать. Не знаю, при помощи какой хитрости она открыла дверь и заперла охранника. Мы поймали ее, когда она уже стояла у решетки сада. Собаки визжали, но не лаяли, это просто загадка.

- Проклятье! Разве я тебе не приказывал сделать два замка? - он оттолкнул мажордома в сторону и бросился вниз по лестнице в западный флигель замка, а затем снова в покои верхнего этажа. У него отлегло от сердца, только когда он увидел через потайное окошечко, что Жанна сидит на скамейке. Перед дверьми он поставил двоих вооруженных слуг, а у выхода - еще троих.

- Если вам дорога ее жизнь, то это не должно повториться, - буркнул граф, и жилы вздулись у него на висках. Лишь после этого он приступил к обеду.

За столом уже сидели две графини Люксембургские, его жена и его тетя. Тетя сурово смотрела на племянника, он, все еще тяжело дыша, пробормотал извинение.

- Проклятая баба...

Жанна Люксембургская, его шестидесятисемилетняя тетя, подняла округлые брови, в то время как паж раскладывал по тарелкам аккуратно нарезанную форель.

- Ты говоришь о девушке Жанне?

- Да, она пыталась сбежать.

- Я запрещаю тебе в моем присутствии употреблять неприличные выражения. Жанна - невинная девушка, а не баба. Я старая и вижу больше, чем ты.

Подвергшийся порицанию племянник только что наполнил кубок и торопливо поднес к губам, но под взглядом дамы снова опустил его на стол.

- Извините, я ничего не имею против девушки, но если она от меня ускользнет...

- Я думаю, у каждого пленного есть право сбежать, если ему это удастся. Она ведь тебе не давала обещания, что не попытается бежать.

- Ты, как всегда, права. Можно мне выпить за твое здоровье, тетя Жанна?

Она утвердительно кивнула головой, но выражение ее лица призывало к осторожности.

- На этот раз все обошлось, управляющий настиг ее в парке. Но я думаю, нам нужно отправить ее в Боревуар, там в башне легче за ней наблюдать. Девушка коварна - и одному Господу известно, каким хитростям она обучена.

- Она не обучена никаким хитростям, просто Господь дал ей разум и мужество. Только и всего. Я с ней говорила, наш священник причащал ее. С Жанной все в порядке, она может остаться у нас. Никуда ее не отправляй, Жан, - голос ее слегка дрожал, как и узкая, унизанная кольцами рука, но у графа Люксембургского вниз по спине пополз тихий страх. Тетя Жанна заменила ему мать, он был ее наследником. Он знал, если ей что-то взбрело в голову, то сломить ее сопротивление оказывалось труднее, чем переспорить Кошона. Но как только он вспомнил про епископа, его осенила спасительная мысль.