Совершенную лояльность режиму и представление о своем месте в нем полностью разделял с Сабанеевым и бывший генерал-губернатор Сибири И. Б. Пестель, которому предстояло испытать ужас и унижение в связи с арестом и последующей казнью своего сына Павла Пестеля, одного из лидеров декабристов. В самом деле, Иван Борисович воспринимал свой долг служения монарху практически как форму христианского и морального долга[37]. Тем не менее, несмотря на такие примеры и однозначное мнение С. Экштута, упомянутого выше, мы увидим далее в этой главе и особенно в пятой, насколько значительной проблемой для царского правительства было широко распространенное нежелание со стороны многих провинциальных дворян принимать участие в выборах на посты, от которых зависела эффективность местного управления.

Вероятно, наиболее значительным долгосрочным и судьбоносным последствием реформы 1722 года стал приток в ряды дворян служилых людей, который постепенно изменил состав и характер дворянства, складывавшегося на протяжении многих поколений. Последствия этого процесса заставили Александра Сергеевича Пушкина сожалеть об «уничтожении дворянства чинами»:

За двадцать лет до него то же отмечал и Жозеф де Местр, посланник короля Сардинии Виктора Эммануила I. После пятнадцати лет наблюдений за двором Александра I он пришел к заключению, что «дворяне в истинном значении этого термина как сословия фактически уничтожаются системой чинов». Пушкин придерживался бескомпромиссной точки зрения, согласно которой постепенное разрушение основ дворянства с 1722 года привело сначала к «незаконному» восшествию на престол Екатерины II и в конечном счете к событиям 14 декабря 1825 года[38].

И все же, несмотря на пессимизм Пушкина, именно в среде служилого дворянства во время правления Александра I появились первые признаки «гражданского общества»: именно дворяне, будучи в лучших материальных и социальных обстоятельствах, обратили критический взгляд на проблемы общества и стали обсуждать их в весьма модных масонских ложах (по крайней мере, до запрета последних в 1822 году), а также на страницах журналов, книг, в литературных кружках и салонах. Вместе с этим развитием росло ожидание, весьма самонадеянное, что мнения, выраженные гражданским обществом на различных доступных ему площадках, будут должным образом учтены его правителями[39].

Гораздо труднее оценить степень, в которой возникающее гражданское общество (и дворянство в целом) разделяло чувство корпоративной идентичности и социальной солидарности. Неудивительно, что мнения по этому вопросу разделились. Российский историк П. Н. Милюков был среди тех, кто разглядел в участии дворянства в дворцовых переворотах XVIII века основной источник корпоративного духа и уверенности в своей власти, что, по его мнению, распространилось и на следующее столетие[40]. Джон ЛеДонн также утверждает, что как часть правящего класса, дворянство всегда имело некоторую форму корпоративной организации, которая служила двойной цели передачи приказов сверху вниз и прошений снизу вверх, а также выделяла лидеров в дворянской среде на местах[41]. С этой точки зрения губернская реформа Екатерины II была очень значима, поскольку она обеспечивала дворянству форум во время сессий губернских собраний, что способствовало социализации и взаимодействию дворян различных рангов и имущественного положения, а следовательно, развитию чувства корпоративной солидарности и общих интересов. Другие, однако, ставили под сомнение саму возможность говорить о чувстве общей корпоративной ментальности и чести, учитывая неоспоримость низкого уровня культуры большой части провинциального дворянства[42].

Недавнее исследование данного предмета воспроизводит точку зрения Л. В. Милова, который объясняет гораздо более сильное чувство корпоративности у дворян Западной Европы присущей ей устойчивостью землевладельческих традиций. В России, с другой стороны, «разбросанность владений, быстрый переход их из рук в руки, несовместимость принципа майората с реалиями российской действительности – все эти факторы препятствовали складыванию… землевладельческой аристократии в западном значении этого слова»[43]. «Сословные корпоративные организации, представлявшие собой одну из самых характерных черт сословного общества, в России были слабы. Даже дворянские общества – сословные корпорации потомственных дворян, наиболее оформленные и действенные, охватывали немногим больше половины дворян», в то время как личные дворяне вообще не состояли в корпорациях[44]. Сходным образом, еще одна российская исследовательница объясняет «низкий уровень сословного сознания» и «политический инфантилизм» дворянства во время царствования Александра I и его зависимостью от государственной службы (а также от статуса и престижа, которые она обеспечивала), и острым осознанием зависимости индивида от императора наряду с отсутствием какой-либо реальной политической способности бросить вызов привилегированному положению аристократической элиты[45].

С другой стороны, в статье, посвященной именно этому вопросу, С. С. Минц утверждает, что ощущение дворянами своей корпоративной идентичности находит подтверждение в многочисленных мемуарах того периода. В качестве примеров она приводит работы М. П. Леонтьева и В. С. Хвостова. Это ощущение сплоченности «класса-сословия», по-видимому, проистекало из уверенности каждого служилого дворянина в его непосредственном участии в управлении государством. Минц утверждает, что даже беглый взгляд на избранные мемуары последней трети XVIII и первой трети XIX века дает богатый материал о степени осознания дворянами своего корпоративного духа. В то же время, признает она, они также свидетельствуют о высокой степени доверия дворянства к самодержавию[46].

Тем не менее доверие это не воплощалось в деятельной и добровольной службе. Дворяне, как правило, неохотно пользовались своими избирательными привилегиями, несмотря на то что власть знатного землевладельца распространялась за пределы его поместий на всю губернию. Фактически широко распространенное уклонение от выборной службы стало серьезной проблемой в царствование Александра и только усугубило трудности правительства в привлечении дворянства к задачам государственного управления. Этот феномен был отличительной особенностью поведения дворянства и во время правления Павла I. В ответ известный своей вспыльчивостью император сурово наказывал нарушителей. Однако Александр I считал такие наказания чрезмерными и разрешил дворянским обществам самим определять приемлемые взыскания. Эта исходившая из наилучших побуждений стратегия оказалась почти полностью неэффективной[47].

В связи с этим граф А. А. Закревский (1783–1865), бывший одним из ближайших адъютантов Александра I во время кампаний 1813–1814 годов, а в 1823 году ставший генерал-губернатором Финляндии, отмечал: «Дворянин, имеющий порядочное состояние, избегает той должности по выборам, которая ничего не обещает, кроме труда и ответственности». По мнению Н. И. Яковкиной, это заявление указывает на то, что корпоративный дух в среде русского дворянства первой половины XIX века был слабо развит. Это, без сомнения, можно объяснить положением дворянства в экономике, которое, будучи безусловно непростым в первой половине XIX века, оказало значительное влияние на формирование его социальной психологии. Преобладающая в крепостном праве практика барщины сочеталась с низким уровнем пахотного земледелия и низкой производительностью труда, что привело к падению уровня доходов от поместий. Финансовое положение дворянства еще более ухудшилось из-за резкого повышения налогов в 1810 и 1812 годах. Результатом стало повсеместное и растущее обнищание большинства дворян, многие из которых усугубляли свое положение, живя далеко не по средствам, тратя непомерные суммы на обустройство своих загородных поместий и проигрывая унаследованные состояния[48].