Наблюдение Тургенева, в свою очередь, находит подтверждение в дневниковой записи 1805 года купца Ивана Толченова о случайной встрече в Тверской губернии к северу от города Устюжины с некоторыми обедневшими дворянами:

Дэвид Рансел комментирует: «Положение этих дворян весьма контрастировало ‹…› с той жизнью, которой [купец Толченов] наслаждался в своем [родном городе] Дмитрове»[93]. Ко второй половине правления Александра и через несколько лет после драмы 1812 года в сельской дворянской жизни, кажется, мало что изменилось, по крайней мере если судить по яркому описанию случайной встречи с представителями местной знати в Одоевском уезде Тульской губернии из дневниковой записи 1818 года 18-летнего А. А. Тучкова: «На дороге встретили мы одного из здешних помещиков – у него 5 душ, и он шел осматривать труды своих рабов. Нельзя было поверить, чтобы этот человек был помещиком: белье, шлафрок, зеленая фуражка с красным ободочком, белые чулки. Мужичьи сапоги – вот весь его наряд, грудь нараспашку и с палкою, и небритою седою бородой. Хорошо, что извозчик сказал мне, что это барин, а зовут его Афанасий Степанович». Тучков находился в этом районе по служебным делам, составлял топографический и статистический отчет, и эта встреча заставила его заметить: «Что же касается до самих помещиков, то я не знаю, с чем можно их сравнить – вот их образ жизни: встают рано, пойдут осмотреть работу крестьянина, секут, ежели покажется дурною, потом пьют травник и сивуху, не знаю только, в какое время: я видался с иными поутру рано, с другими поздно, с иными в полдень, и везде заставал если не водку (ибо это дорого), то сивуху или травник. Из числа этих праздношатающихся разбойников и пьяниц не исключаются и женщины; без сомнения, последних гораздо меньше».

Затем Тучков перечисляет «имена всех негодяев Одоевского уезда» и по инициалам идентифицирует шестерых мужчин и двух женщин. Его взгляд на продолжающийся социально-экономический ущерб, причиняемый такими представителями знати, ожидаемо пессимистичен, даже для подростка: «Никогда не истребятся злые властелины, ибо их и много, и большая часть в ужаснейшем невежестве: они любят иметь рабов, ибо они сами рабы, но не ищут своей собственной свободы, а довольствуются тем, что могут угнетать других»[94]. Выводы Тучкова были основаны на его наблюдениях за представителями значительной категории мелкопоместных дворян, которым принадлежало менее ста крепостных, а порой (и это было даже типичнее) менее двадцати.

Именно эта группа, как отмечает Жером Блюм в своем классическом исследовании русских помещиков и крестьян, была особенно бедной. Ими велась постоянная борьба за то, чтобы свести концы с концами, так что у них не было ни времени, ни средств, чтобы должным образом поддерживать свой социальный статус, и они едва ли могли позволить себе покинуть свой «мелкопоместный сельский мир», даже когда у них была возможность или стимул сделать это. Блюм приводит в пример отчет, составленный в 1857 году рязанским дворянином, в котором выяснялось, что 1700 дворянских семей, или четверть всех дворянских хозяйств этой губернии, были настолько бедны, что «вместе со своими крестьянами составляют одно семейство, едят за одним столом и живут в одной избе». Блюм полагает, что дворяне в значительной степени сами были ответственны за такое положение дел: «Их упорное поддержание многовекового обычая делить свое недвижимое и личное имущество между наследниками имело неизбежный результат дробления вотчин с каждым последующим поколением». Вторя современной описываемым событиям точке зрения Дюмона, Блюм считал, что их «непредусмотрительность и расточительность» (типичные для катастрофической привычки использовать с трудом полученные ссуды в первую очередь для поддержки предпочитаемого ими роскошного образа жизни) усугублялись их общим отсутствием интереса к способам улучшить свои сельскохозяйственные операции и тем самым добиться более высокой отдачи от своих земельных владений[95].

Однако очевидная причина была в том, что представители дворянского сословия получали свое значение, богатство и социальный статус не только из-за службы, которую они оказали трону (а также из своего предполагаемого более высокого культурного уровня), но и в решающей степени из-за своего положения помещиков, а также и количества крестьян в их владении. Ключевым показателем богатства в дореформенной России было не количество земли в собственности, а количество крепостных. Фактически, с конца XVIII века у большинства дворян было лишь небольшое количество крепостных: свидетельства 1777 года, приведенные одним специалистом, показывают, что 32 % дворянских землевладельцев имели менее десяти крепостных, а еще 30 % владели десятью-тридцатью крепостными. Только 16 % дворян-землевладельцев владели более чем ста крепостными – они составляли среднюю категорию (среднепоместное дворянство), если у них было до пятисот крепостных, или высшую категорию (крупнопоместное), если у них было более пятисот. Большинство, кто владел менее чем ста крепостными, составляли категорию мелких собственников (мелкопоместное).

Эта ситуация продолжалась и в XIX веке, так что к 1858 году 40 % всех землевладельцев владели менее чем двадцатью крепостными. По-настоящему богатыми были лишь сравнительно немногочисленные действительно крупные землевладельцы с более чем шестью тысячами крепостных, а в XVIII и первой половине XIX века их насчитывалось не более ста пятидесяти семей. Исследование Рязанской губернии показывает, что мелкопоместное дворянство в особенности сокращалось с каждым десятилетием: в 1794 году было 7800 мелких поместий, шестьдесят лет спустя – 6300. В 1815 году насчитывалось 6400 мелких дворянских землевладельцев, из них только 5200 осталось к 1857-му[96]. Кроме того, все большее число потомственных дворян вовсе не были владельцами крепостных. Поражает статистика: 77 % российских офицеров, сражавшихся при Бородине в 1812 году, не являлись ни собственниками имений, ни их наследниками[97]. Менее чем через десять лет после окончания правления Александра I данные, относящиеся к 1834 году, показывают, что из 106 000 дворян с менее чем ста душами 17 000 вообще не имели земли[98].

Сведения о финансовых трудностях, с которыми довольно часто сталкивается дворянство, и о том, какой образ жизни, таким образом, был достижим, дают мемуары С. И. Мосолова. Его военная карьера началась рано и многообещающе благодаря связям его отца с генералом П. С. Салтыковым во время правления Павла I. Однако Мосолов оказался среди многих дворян, чье продвижение по службе и сопутствующий статус стали жертвой капризности императора. При вступлении на престол Александра I Мосолов, на тот момент в возрасте 51 года, успешно подал прошение новому царю, предложив свои услуги и потребовав восстановления его соответствующего воинского звания (старшинство). Ему была присуждена пенсия, которой он не просил из гордости, и предоставлено право носить армейскую форму, за что, по словам Мосолова, он позже имел возможность лично поблагодарить царя. Однако стало очевидно, что пенсии было недостаточно, чтобы позволить ему постоянно проживать в Москве, где у него был дом на Малой Дмитровке. Вместо этого Мосолов вынужден был жить в провинциальном городе Бронница, в 25 километрах к востоку от Новгорода. Несмотря на это, его московский дом давал ему скромный доход от аренды за счет размещения военнослужащих. Однако, когда потребовался срочный ремонт, Мосолову не оставалось ничего другого, как затянуть пояс потуже, продать самое ценное имущество, а потом и поднять арендную плату до необходимых ему 900 рублей. Сюда входили его обеденный сервиз, серебряные чашки, столовые приборы, люстры и даже ломберный столик. Затем, когда его дом был отреставрирован, он провел зиму в Москве, а лето в загородных поместьях разных друзей (четырех из которых он называет), пребывая у них от недели до двух с половиной месяцев и напоминая неизменно присутствующего в рассказах и пьесах Антона Чехова и Ивана Тургенева приживальщика[99].