В сверкающем дворце из алебастра и серебра, на высоком холме в сердце золотой пустыни, лежал мальчик. А в этом мальчике росло дерево.

Из всей рощи это дерево было самым большим и высоким, в его пышной кроне желтели крупные яркие лимоны. Оно было ненастоящим, как и вся роща, где оно росло, но Малика это ничуть не заботило. Долгие годы он считал, что его разум – это пустырь, где не приживается ничего, кроме полученных в детстве травм; но если он может создать нечто прекрасное и полное жизни, то, может быть, он не так уж бесплоден, как ему казалось.

Да, лимонная роща была прекрасна, и она была бы идеальной, если бы не плененный там змей.

– Глупец, мальчишка! – взревел Царь Без Лица, и в его голосе слышались громовые раскаты и грохот разбивающихся о берег волн, темное колдовство и еще более темная одержимость местью. Извиваясь, он старался ослабить веревки, которыми он был привязан к дереву в самом сердце рощи. – Тебе не удастся держать меня здесь вечно.

Малик вздрогнул, ощутив внутри своего существа всю силу гнева обосуме. Давным-давно Царя Без Лица почитали во всей пустыне Оджубай. Его знали как Эве, и он был олицетворением реки Гоньямы – в те времена еще полноводной. На вершине своего могущества он мог сокрушать и строить заново целые царства.

А сейчас его захватил в плен обычный мальчишка, который ничего не смыслит в колдовстве. Унизительность положения приводила Царя Без Лица в еще большую ярость.

Царь Без Лица снова забился в веревках, и это отозвалось нестерпимой болью во всех уголках сознания Малика. Его как будто разрывало надвое изнутри. Он рухнул на колени и стиснул зубы, чтобы не закричать. Все это не по-настоящему. Как только он проснется, все закончится.

Во время сна власть человека над собственным разумом ослабевает, и поэтому Царь Без Лица пытается сбежать, когда Малик спит. На Малика обрушилась волна боли, и он напомнил себе, что случится, если обосуме вдруг вырвется на свободу. Этот злой дух носил еще одно имя: Идир. Когда-то, много веков назад, он был возлюбленным царицы Баии Алахари, а теперь он так сильно ненавидит Зиран, что, даже если хотя бы малая часть его силы прорвется сквозь путы, он без сожаления сотрет весь город с лица земли и убьет всех, кто дорог Малику.

Причиной его ненависти была несправедливая обида, нанесенная ему за тысячу лет до рождения всех, кто жил сейчас в Зиране: Баия Алахари предала Идира ради того, чтобы избавиться от тирании предков Малика – Улраджи Тель-Ра.

Малик не сожалел о том, что пленил духа внутри собственного разума, – но, помоги ему Великая Мать, как же это было больно.

– Как ты смеешь сравнивать себя с прежними улраджи? – сказал Идир, и хотя Малик делил с ним свой разум уже почти пять дней, он все равно вздрогнул от неожиданности, когда тот прочитал его мысли. – Твой слабенький дар – только малая частица их сил, и даже они на пике своего могущества не смогли бы удерживать меня в плену долгое время.

Еще одна волна магической мощи Царя Без Лица ударила изнутри в череп Малика. Она обжигала, словно раскаленное железо. Это должно было его разбудить и хотя бы на время отсрочить изматывающую борьбу с обосуме, но Малик продолжал спать. Любопытно, бьется ли он сейчас в конвульсиях или спокойно лежит в постели и на его лице не дрожит ни один мускул? Если Идир сейчас убьет его и завладеет его телом, кто-нибудь об этом вообще узнает?

– Это был умный ход – поймать меня в ловушку, – прошипел Идир, – но ты не учел одну вещь. – Ты можешь проникнуть в мое сознание, оно открыто перед тобой, – но и у тебя нет никакой защиты против меня. Я знаю о каждом движении, каждом повороте твоих мыслей, я могу добраться до самых темных углов твоего разума, даже туда, куда сам ты не осмеливаешься заглянуть. – Плененный Царь Без Лица вынужден был оставаться в человеческом обличье, но о его настоящем облике напоминали змеиные глаза, сверлившие Малика с древней, тысячелетней ненавистью. – Вот откуда я знаю, что тебе не хватит сил на то, чтобы держать меня здесь вечно.

В животе у Малика зашевелились слишком знакомые ему щупальца паники. В конце концов, разве можно противопоставить его поверхностные познания в улраджийской магии духу, которого когда-то почитали как божество? Да, он умеет плести сказы, но как это может помочь ему в противостоянии обосуме? Эта борьба требует нечеловеческих сил, а он всего лишь человек – маленький, слабый, жалкий. Он не выдержит этой борьбы, он не должен был бросать вызов обосуме, он только оттягивает неизбежное, он…

Нет. Нет.

Малик понимал, что, если крутящийся водоворот паники втянет его, он в конце концов, как последний трус, запросит у Идира пощады. По крайней мере, так поступил бы тот Малик, каким он был в прошлом.

Но тот Малик умер в последний день Солнцестоя, когда вонзил кинжал себе в сердце. А новый Малик, хотя и не обладал силами божества, все же не был таким беспомощным.

– А мне и не обязательно быть сильным, – сказал Малик и заставил себя встать на ноги, хотя каждая частичка его тела взвыла от боли. Он вспомнил всегдашние успокаивающие слова бабушки, и они наполнили его существо, прогнав боль и неуверенность.

Дыши. Будь здесь. Будь сейчас.

Малик поднял голову и решительно встретил пристальный, испытующий взгляд Царя Без Лица.

– Мне достаточно быть просто сильнее тебя.

Дух и раньше был зол, но это не шло ни в какое сравнение с тем взрывом гнева, который вызвали слова Малика. От ярости Царя Без Лица задрожала вся лимонная роща. Чтобы не упасть, Малик схватился за ближайшее дерево, но отдернул руки – кора дерева налилась нестерпимым жаром. Земля под ногами превратилась в пепел, потом провалилась, и Малик стал падать вниз, в такие глубины своего разума, откуда не было пути назад. Он всеми силами старался остановить стремительное падение в разверзшуюся под ним бездну, всеми силами пытался проснуться – и не мог.

А затем сквозь клубящийся хаос пробился луч золотого света: единственная нить нкра, стихии, из которой проистекала вся магия на свете. Не зная, куда ведет эта нить, Малик ухватился за нее – потому что ухватиться было больше не за что. Он ощутил аромат теплой земли после весеннего дождя.

Так пахнет Карина.

Не успел он это подумать, как снова полетел вниз, в скрытую область своего разума, быстро отдаляясь от лимонной рощи и запертого в ней Царя Без Лица.

Вдруг чувство падения исчезло. Малик медленно открыл глаза и увидел, что окружен пышной зеленой растительностью.

Все вокруг было словно затянуто легкой дымкой, указывавшей на то, что он так и не смог проснуться, но это не помешало Малику поразиться богатству флоры зеленого мира: нигде в Оджубае не найти было ничего подобного. В воздухе разносились гортанные крики турако и звенел детский смех. Малик перевел взгляд и увидел несколько приземистых построек из саманного кирпича, украшенных спиралевидными узорами, которые он не мог отнести ни к одной из известных ему культур. Он видел это место впервые, но все же у него возникло странное ощущение, что оно ему не чужое.

Стало ясно, откуда доносится детский смех: мимо Малика пробежали две девочки. Он не мог различить их лиц: они были смазаны, словно краски, смешавшиеся на палитре художника.

– Кхену, быстрее! Старейшины заставят нас колоть дрова, если мы опоздаем! – крикнула девочка постарше. Малика она как будто вовсе не заметила.

– Бегу! – крикнула девочка помладше – Кхену.

Ее быстрые птичьи движения напомнили Малику о его сестре Наде. Не пробежав и десяти шагов, Кхену запнулась о пересекавший тропу корень дерева и шлепнулась прямо в грязь. Она тут же разревелась, и девочка постарше, недовольно вздохнув, вернулась по тропе, чтобы ей помочь.

– Ну что ты за улраджи, если по любому поводу льешь слезы? – шутливо сказала она и посадила Кхену себе на спину. Малик удивленно вскинул брови: неужели эта кроха – улраджи? Тогда, наверное, он сейчас внутри воспоминания о далеком прошлом, потому что только в древние времена можно было свободно говорить о принадлежности к этому племени колдунов. Но чье это было воспоминание – его или Царя Без Лица?