– Давление сто шестьдесят на сто, – говорит Крейн.

«Черт!» – ругаюсь я мысленно.

– Остановка! – объявляет Крейн.

– Дефибриллятор на двести… – командую я. Крейн подкатывает реанимационную укладку и подаёт мне электроды.

– Разряд! – даю я команду, в нужный момент. «Ничего…» – констатирую я про себя.

– Триста! – не сдаюсь я. – Разряд! «Снова ничего…»

– Не смей умирать! Триста шестьдесят! – почти в отчаянии восклицаю я. «Только не сейчас, когда я тебя уже спасла!» – не то в отчаянии, не то в злости, восклицаю я про себя.

– Стой! – останавливает меня Крейн. – Есть синусовый ритм!

– Вот так… Даже не думай умирать… – говорю я, отдавая электроды.

Я проверяю ещё раз брюшную полость пациента на предмет кровотечений. Чисто. Зашиваю. Его увозят в реанимацию. Я остаюсь стоять в операционной. Руки чуть подрагивают. По лицу скатываются капли пота.

– Ничего, он жив, всё хорошо… – произношу я, успокаивая себя. Снимаю операционную одежду, иду заполнять бумаги по операции.

Через два часа иду в реанимацию. Подхожу к кровати мужчины. «Просто невероятно – встретить человека, которому пересадили сердце Алекса.» – всё ещё поражаюсь я такому совпадению, в своих мыслях. Стою, рассматриваю мужчину.

Он, примерно, моего возраста, может, чуть старше. Тёмные, короткие волосы, приятное, доброе лицо, пухлые губы и выдающийся подбородок. Есть лёгкая щетина. Мужчина стройный и высокий. Глядя на него, у меня складывается впечатление, что это добрый и отзывчивый человек. «Алексу бы понравился… Он был бы рад, что его сердце спасло этому человеку жизнь…» – прихожу я к мысленному выводу.

– Он твой знакомый? – снова неожиданно рядом оказывается Крейн. Встаёт с другой стороны кровати, проверяет показатели пациента.

– Нет, – отвечаю я. «Я и имени его не знаю. Во всей этой суматохе даже не посмотрела в папке…» – понимаю я.

– Но, мне показалось, ты говорила с ним, как со знакомым… – вопросительно смотрит он на меня.

– Я говорила не с ним, – отвечаю я, спустя пару минут молчания. Крейн смотрит на меня, будто у меня на голове павлиний хвост вырос. Я молчу, он ждёт.

– Этому мужчине пересадили сердце Алекса… – зачем-то говорю я это Крейну. У него уходит пара секунд на осмысление.

– А Алекс это? – с осторожностью спрашивает он.

– Мы жили вместе восемь лет, Ники его дочь, – объясняю я.

– Откуда ты узнала, что сердце пересадили именно ему? – с нотами сомнения, спрашивает он.

– Я изымала сердце… Запрос был отсюда. В его документах я увидела дату, вот и сопоставила… – тихо отвечаю я.

– Ты? – с нескрываемым изумлением, спрашивает он.

Его удивление заставляет меня опустить глаза. Смотрю на этого человека, в котором бьётся сердце моего Алекса.

– Да, – всё-таки отвечаю я, сама не знаю зачем. – Когда Алекс поступил, мозг уже был мёртв. Запрос на сердце пришёл моментально, свободных хирургов не было, моё промедление могло стоить другому человеку жизни… «Этому человеку жизни…»

– Ясно… – произносит он, слегка растягивая слово, словно сомневаясь, но затем всё-таки спрашивает: – Значит, в твоём понимании, сейчас ты спасала Алекса? – вкрадчиво говорит он. У меня встаёт ком в горле.

– Я не могла позволить умереть ему… Снова, – с огромной печалью в голосе, говорю я.

– Но это не Алекс, – поправляет меня Крейн.

– Это сложно объяснить… – не глядя на него, говорю я. И молчу, но он не уходит.

– Выговорись, станет легче, – предлагает он мне. Я глубоко вздыхаю.

– Понимаешь… – начинаю я, пытаясь сформулировать свои мысли и чувства так, чтобы Крейн смог понять это, или, хотя бы, чтобы не посчитал меня выжившей из ума. – Я не могла спасти его тогда, я уже не могла ему помочь. Но его сердце – это часть него и оно живёт в другом человеке. Это… – перевожу я дух. – Это значит, что его смерть не была напрасной, он спас другому человеку жизнь. И Алекс, будто продолжает жить… В нём, – указываю я на мужчину, который несколько часов назад был на моём операционном столе. Глаз на Крейна не поднимаю. Вряд ли он сможет меня понять. А о том, что Алекс мёртв и этот человек не Алекс, я не хочу слышать.

– Мне очень жаль, – говорит он в конце концов с сочувствием, и уходит.

Я стою неподвижно какое-то время, а потом замечаю на тумбочке медицинскую папку пациента. Решаю посмотреть как проходил послеоперационный период и как приживалось сердце.

«Майкл Эванс» – произношу я мысленно его имя, глядя в документы.

– Ну, здравствуй, Майкл… – говорю я уже вслух, но самой себе.

– Здравствуйте… – раздаётся снизу, еле слышно, хриплый голос пациента.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Сознание к пациенту после наркоза возвращается волнами. Глаза то открываются, то снова закрываются. Через пару минут к нему приходит понимание, что он не дома, а в незнакомом месте. Он пытается подняться. Мониторы начинают пищать.

– Майкл, успокойтесь. Вы

попали в аварию, вы в Медицинском центре Анны Арундел. С вами всё хорошо, – объясняю я ему спокойным голосом и аккуратно возвращаю его в лежачее положение. Тут заходит Крейн. Сразу начинает записывать показатели в карту.

– Сердце? – спрашивает пациент, заметно нервничая.

– С сердцем всё хорошо, – снова успокаивая его, отвечаю я. Заметное облегчение отражается на его лице, он успокаивается и ложится на подушку. А я продолжаю:

– Что последнее вы помните? Он задумывается.

– Я еду.... А потом… Будто удар… И… – он зажмуривается от воспоминаний, которые накатывают на него.

– Всё хорошо, – успокаиваю я его, и кладу руку ему на плечо. – Вы были в шлеме и хорошей экипировке. Из повреждений – перелом седьмого ребра, осколочное ранение селезёнки. Сейчас уже всё хорошо. «Можно сказать, ему повезло.» – заключаю я про себя. А в мысли ко мне приходит Алекс.

– Зачем я сел на этот чёртов мотоцикл? – сокрушается Майкл.

– У вас не было противопоказаний, вы могли вернуться к привычному образу жизни, – говорю я ему.

– Да я вообще не люблю мотоциклы! Не любил…

– произносит Майкл, сначала раздражаясь, а потом, кажется, огорчаясь. Я смотрю на него непонимающе. – После операции это, как наваждение. Мимо проезжает байк и внутри все трепещет. Я держался несколько месяцев. Потом не выдержал. Пошёл на курсы, сдал экзамен. И вот я еду на мотоцикле. А внутри двоякое чувство – эйфория и страх. Я понимаю, что подвергаю себя опасности, но не могу ничего с этим поделать, – рассказывает он. А я стою, как громом поражённая.

– С тобой всё нормально? – вмешивается Крейн. Я не сразу возвращаюсь к реальности и понимаю, что он обращается ко мне, пристально, и даже как-то взволнованно, глядя на меня.

– Да, – отвечаю я, как в прострации.

«Я слышала о том, что у реципиентов после пересадки донорского органа, появляются воспоминания, привычки, которые были у донора. Но это откровение Майкла всё равно повергает меня в шок. Алекс был одержим мотоциклами, это была его страсть. Таких, как он, среди байкеров, называют «летчиками». Пугает и то, что Алекс погиб в результате хайсайда. Это, когда заднее колесо теряет сцепление с дорогой, теряет траекторию. Когда сцепление восстанавливается, от возникшего толчка, байкер перелетает через руль. Алексу не повезло. Он ударился головой о бетонное ограждение, когда приехала скорая, он был в коме четвёртой степени. А, когда его привезли в больницу, мозг был мёртв. И, кажется, Майкл попал в аварию именно в результате хайсайда, судя по его рассказу…» – от осознания последнего мне становится жутко. Я стою, смотрю на этого мужчину и не могу произнести ни слова.

– Вы не против, мы отойдем? – спрашивает Крейн у Майкла, и протягивает ко мне руку. Затем Крейн выводит меня из палаты под руку, потому что я вообще не осознаю, что я делаю. Он даёт знак медсёстрам, чтобы они пошли к пациенту.