Или принесла весть, что на дорогах появились автокареты, которые ездят гораздо быстрее обычных, а возничего в них нет, достаточно заложить маршрут – и ехать, куда заблагорассудится, но пешеходам от этой неуправляемой езды надо держать ухо востро.

Или рассказала, что в бедном квартале началась эпидемия. Лекари сбились с ног, навещая больных, зато аптекари умудрились за несколько дней собрать головой доход.

Опасно.

Так и получилось, что мирок Тейи ограничился домом и садом. Высокие густые заросли, быстрая река с крутым берегом и старинное кладбище создавали видимость полного отсутствия других людей и надежно укрывали малышку от чужого взгляда. Надобности в покупателях игрушек больше не было, только ежемесячно наносил визиты вельможа, как всегда, в сопровождении громилы и слуги, оставлял мешочек с деньгами, забирал очередную куклу и исчезал, бросая:

– Мое почтение госпоже Озеро!

Чтобы нечаянно не вызвать у богача подозрения, что той нет и не было в помине, Марк предложил Донне переехать к нему. Отказываться горбунья не стала. Так и жили втроем, почти уверовав, что и впрямь иного мира не существует.

Характером Тейя оказалась довольно послушной. Ворчливая Донна беспрекословно отдала ей свое сердце. Марку не приходилось беспокоиться, что дочь залезет туда, куда не надо, или сломает куклу, изготавливаемую на продажу, или побеспокоит его в неудобный момент – горбунья строго следила за этим.

Конечно, иногда Тейя огорчалась или грустила, капризничала и шалила, как и прочие дети. И тогда в воздухе появлялся запах паленых перьев, или перегнивших фруктов, или мокрой шерсти. Марк не раз задумывался о природе этого. До появления в доме девочки подобного никогда не происходило. Теперь же за один день приятный аромат мог смениться жуткой вонью, без каких бы то ни было причин, кроме смены настроения у малышки. Это означало одно – проявление дара. Не он ли причина того, что мать решила бросить ребенка? Любое проявление магии невольно делало человека мишенью Храма или власти. Каждый норовил прибрать способного к рукам – потенциального врага лучше превратить в друга.

Однажды кукольник между делом поинтересовался у Донны, замечает ли она необычное в малышке. Горбунья хмуро глянула на мастера и поджала губы.

– Не понимаю, о чем вы спрашиваете? – проворчала, натирая пол. – Любой человек необычен.

– Сегодня в комнате Тейи витал аромат распустившихся роз, а когда у ее лошадки оторвался хвост, он сменился на запах жженой пакли.

– Сударь, по мне хоть роза, хоть пакля, – отвечала Донна, – хоть тухлое яйцо – я не почувствую. Мой нос так же бесполезен, как горб за моей спиной. Хотя… Первым я хотя бы дышу, – она почесала кончик длинного носа. – Моя мать, уверовав, что бальзам из пахучего корня поможет выпрямить мне спину, постоянно смазывала им мой нос. Не знаю, какова была бы реакция, если бы она смазывала мне горб, но в целом задумка не удалась.

Правду сказала женщина или нет, Марк проверить не мог. Но к чему было ей лгать? Тем более, Донна любила Тейю.

Время летело. Дни складывались в месяцы, месяцы в годы. В глазах Марка Тейя все так и оставалась той крохой, завернутой в мокрое одеяло, которую он отпаивал подогретым молоком, хотя она уже во всю разговаривала с куклами, а также с помощью Донны хозяйничала в доме, мыла полы и готовила нехитрые обеды. Горбунья следовала за ней, не хуже приставленной дуэньи. Следила бдительнее, чем самый свирепый надсмотрщик. Учила всему тому, что умела и знала сама.

Остальному – учил Марк. В его доме было полно всевозможных книг. Разумеется, Тейя охотнее выбирала сказки и приключенческие истории с картинками. Но слушала и научные труды, под которые сладко засыпала прямо на том месте, где сидела.

Маленький мир Тейи казался самым стабильным и защищенным, наполненным до краев любовью и радостью.

– Не может же она вечно, сударь, жить у вас за пазухой, – ворчала Донна, замешивая тесто на корично-медовые крендели.

– Пока ей хватает моего и твоего общества. Остальное она восполняет куклами, – упрямо возражал Марк.

И казалось, что так оно и есть. Но кукольник не замечал, что порой Тейя пробирается к забору и пытается разглядеть, что же происходит за ним. Мир там – казался одновременно загадочным и страшным, он манил и отпугивал. А еще там жил жуткий господин, для которого Марк делал особенных кукол, по образу и подобию Тейи, лишь с волосами другого цвета, первые несколько лет – каждый месяц, потом – реже, но не меньше, чем две в год.

Куклы становились все сложнее и искуснее, все неотличимее от живого человека. Кожа их была мягкой и теплой на ощупь. Они говорили и двигались. Тейя считала, что жуткий господин хранит в душе ужасную тайну, и старалась как можно реже попадаться ему на глаза.

К тому времени, когда Тейе исполнилось пятнадцать, Марк научил ее многим наукам: математике, письму, чтению, рисованию, архитектуре, механике, и даже паре боевых приемов, чтобы в случае чего девочка могла себя защитить. Она знала, пожалуй, гораздо больше, чем какая-нибудь ее ровесница из города. Те, в большинстве своем, только читали бульварные романчики, могли подбить подол платья, танцевали вальсы или отплясывали кадрили и строили глазки молодым людям.

Марк гордился дочерью. И старался не задумываться, что реальной жизни она не знает. Что друзья Тейи – куклы. Что она не общается ни с кем, кроме него и Донны. Что девушка наивна для своего возраста. Можно было перечислять еще кучу минусов тому, что мужчина опутал дочь коконом заботы, но ведь он видел лишь плюсы. И находясь, в плену своего заблуждения, отвергал все доводы Донны, что пора бы… Пора… Рассказать, научить, вывести. Ему становилось страшно от одной только мысли, что его дочь выйдет за пределы их общего мирка.

Марк считал, что делает все, чтобы Тейя была счастливой. И собирался продолжать это, пока Мракнесущий не позовет его в свои мрачные чертоги.

Слава Жизнеродящей, на здоровье Марк не жаловался. И надеялся прожить еще не меньше двадцати-тридцати лет. А там… Мужчина боялся загадывать, что будет с его девочкой потом. Разумеется, ему не хотелось, чтобы она ушла следом за ним, но и хоть как-то повлиять на складывающуюся ситуацию Марк не собирался. Боялся. Тейя ведь могла разочароваться в нем. Обвинить в обмане. А разве он обманывал?

Но Марк не догадывался, что и у его дочери имелись свои секреты.

Во-первых, она приноровилась залезать на самое высокое дерево в саду и обозревать окрестности. Сверху был чудесный вид: на реку, в которой порой плескались люди, на тихий проулок, в конце которого располагался дом кукольника, на старинное кладбище, куда нет-нет, да наведывались скорбящие. Разглядывание горожан не заменяло общения с ними, не позволяло узнать, но ведь это не мешало придумывать возможные диалоги.

Во-вторых, девушка нашла проход в кустарнике и периодически выходила к обрыву. Внизу бежала река, в небе летали птицы, ветер развевал волосы и манил в странствия. Порой важно проплывали воздушные шары, в лодках которых сидели путешественники. Тейя бы тоже так хотела, ведь мечтать и воображать другие страны и королевства никто не запрещал: подняться ввысь, увидеть, как на ладошке, все, что можно и нельзя – но прекрасно осознавала, что не сможет оставить отца. Да, и знаний об этом мире у нее было маловато.

И третьим секретом было то, что около месяца назад в дом кукольника проник мальчишка из города. Чуть выше Тейи ростом, в кепке, надвинутой по самые глаза, в бриджах и стильном пиджачке, он не казался случайным бродягой, вздумавшем поживиться тем, что плохо лежит. Нет, в его действиях угадывалась продуманность: и Марк, и Донна вышли по делам за ворота, что случалось не так уж часто. Мальчишка перемещался по комнатам скользящими шагами, воровато. Если прикасался к чему-то, то так, чтобы не сдвинуть. Поднимал, и ставил точно на место, откуда взял. На его шее болтался незнакомый Тейе прямоугольный предмет с выпирающей вперед линзой, который пришелец периодически наводил на заинтересовавшую его вещицу и нажимал до щелчка кнопку.