И бездонная энергия Вселенной изливалась вместе с потоками лунного света. И каменный Кремль восстал, в лунном сиянии его красные стены казались чёрными. Город ждал. Корабль приближался.

Он поднялся вверх по течению на вёслах, подошёл к старому руслу Коломенки — и остановился. Мерное движение вёсел только лишь удерживало его на одном месте.

— Он остановился! — воскликнула Виола. — Им надо подать какой-то знак, чтобы подошли ближе.

— Они не смогут подойти ближе! — возразил я. — Не смогут. Я чувствую какую-то преграду; они не пройдут сквозь неё.

— Ещё бы… — отозвалась Эйрена. — Мне кажется, это кончилось бы катастрофой.

— Спускаем гроб на воду, — сказал я.

— Затонет, тяжёлый, — заспорил Фома.

— Не затонет, — ответил Бэзил. — Тяжёлый, но легче воды.

— Скорее! — кричал я.

Какая-то зыбь шла в воздухе, похоже — время наше кончалось.

Мы схватились, и одним усилием поднесли гроб к воде.

— Надо толкнуть его, чтобы он вышел на течение и сам подошёл к судну.

Услышав эти мои слова, Фома перекрестился и полез в воду.

— Ты куда, Фома? — спросил Бэзил.

Фома влез в Москвареку чуть не по шею.

— Толкайте её ко мне, я попробую направить!

Мы с Бэзилом толкнули ужасный ящик, Фома принял его и со стоном, вложив все силы, направил саркофаг. Поднялась пена, зашумела вода, гроб отплыл на несколько метров — и течение подхватило его.

Фома пулей вылетел из ледяной майской воды, но не произнёс ни звука, даже не задрожал. Мы все, не отрываясь, глядели на плывущий чёрный ящик. Если вода и проникала внутрь, то совсем немного: серебристо-мерцающая гладь несла его легко и свободно.

Саркофаг словно прошёл невидимую зыбкую границу и ударился о борт. Чёрные люди зацепили его баграми. Мне показалось, что один из чёрных людей глянул долгим печальным взглядом и махнул нам рукой. Я поднял руку в ответ.

Невидимая зыбкая стена всколебалась, и корабль исчез, осталось лишь тёмное пятно. Слышался скрежет, похоже, это поднимали на борт чёрный гроб с царицей и Поясом власти. Вёсла перестали работать. И огромный кусок мрака пошёл по реке вниз и погрузился в туманную пелену, из которой возник.

И, когда растворился корабль, погас древний Город, исчезли призрачные кремли, отгорел огонь на холме, и на воде тоже, и сама эта вода исчезла. Осталось только высохшее русло Коломенки и высокий берег, заросший одичалым сквером, среди которого два-три фонаря изливали ледяной свет.

Как будто нам показывали огромные туманные картины и вот — выключили их одну за другой.

Мы бы ещё долго стояли в оцепенении, если бы не резкий дробный стук. Это стучали зубы Фомы, и сам он весь дрожмя дрожал.

— Что мы стоим? В машину! — завопил Бэзил.

— Д-двусторонняя п-пневмония обеспечена, — пролопотал Фома.

— Не журись, откачаем! — приговаривала Виола, пихая его в бок.

На сей раз машину вёл Бэзил, потому что трепещущий Фома руля не держал.

…Фома вышел к нам в шерстяном одеяле, выпил, не торопясь, приготовленный для него стакан грога, сел к разгорающемуся огню и закутался.

— А ну рассказывайте: кто что видел! — сурово приказала Эйрена.

— Всё это, конечно, бред, но мне показалось, что Коломна-река вернулась в старое русло, — начал Бэзил.

— А огни на реке видел? — спросила Виола.

— Видел. И ещё какое-то сияние на кремлёвском холме.

— А я видела деревянную крепость с огнём, — добавила Виола.

— И какие-то славянские демоны беседовали около него: — вспоминала Эйрена. — А молодёжь плясала и пела у реки, как на Ивана Купалу. По-моему, они видели нас, но не очень удивились.

— А я каменный кремль видел, — встрял я. — Он как бы нанизывался на деревянный.

— Такое ощущение, — пробурчал Фома, пробуждаясь от временной спячки, — что нам показывали слайды на огромных экранах. А, может быть, и не нам. Может быть, это кто-то очень большой забавлялся, сам себе показывая слайды?

— Нет, Фома, это не внешнее воздействие, — убеждённо возразила Ирэна. — Это что-то органичное.

— Такое ощущение, — предположил я, — что всё окружающее репродуцирует эти картины-эйдосы, вроде как земля отдаёт тёплый воздух под вечер. Но это не каждый день, а в исключительной ситуации. Сегодня была такая исключительная ситуация. Я всё-таки думаю — под влиянием этого, как его: турбулентного времени.

— И кто же его встурбулентил? — тяжело глянул Фома.

— Какой ты быстрый! Как я тебе отвечу? Всё пока очень сумнительно и гадательно. Я могу передать только свои ощущения и не более того.

— Ну ты и зараза! — вздохнул Фома.

Тут я разобиделся:

— Да причём тут я?! Меня же, главного пострадавшего, ещё и обвиняют!

— Пострадавшего?! Ни хрена себе — пострадавшего! Да от тебя, от заразы, как от пубертатного подростка, по всему Городу шут те что идёт, полтергейст какой-то, только вместо тарелок и утюгов привидения летают. Не знаю, как других, но меня ты уже достал своими привидениями.

Некоторое время я только рот открывал и глаза таращил, не в силах что-либо сказать от злости, а потом проорал:

— Ах так?! Ах ты!.. Какого же дьявола ты ко мне тогда привязался? Я что тебя — звал, хоть сегодня, например? Шёл бы к себе в катакомбы, раз я такой нечистый и пубертатный!

— Инте-ресно! А что ты хотел за свои пакостные дела? Орден? Или медаль? Сам же, поганец, нечистую силу к себе приманил, а теперь прикидывается белым и пушистым! Ты что думаешь — ежели некрещёный, так с тебя и взятки гладки? Надо же просчитывать последствия своих поступков! Ты не школьник, такому лбу пора бы уже соображать. Должна быть ответственность у человека или нет?

— Погодите вы ругаться, — веско сказала Ирэна. — Ты, Фома, тоже неправ.

— Почему это я неправ? — бушевал Фома из-под одеяла. — Мало ли, что у него «почва благоприятная»! Коль так, нужно принять меры: креститься, воды святой попить. А он вместо этого, понимаешь, колдовать принялся. Хоть бы совета спросил, балда!

— И всё-таки ты не вполне прав, — продолжала Ирэн. — Ты не учитываешь силу внешнего давления, силу обстоятельств. Таинство — великая вещь, но к нему нужно быть готовым. Не думаю, что оно помогло бы Августу, если он не готов был вместить… Без веры даже храм не поможет. Помнишь гоголевского «Вия»?

— Хм. Это литература!

— А наши коломенские храмы, что — тоже литература? Они осквернены похуже, чем в имении гоголевского сотника.

Фома задумался. А Ирэна обратилась ко мне:

— Но по большому счёту Фома, конечно, правду говорит. Тебе, Август, нужно определиться. Нельзя плыть без руля и без ветрил. Никто на тебя не давит, но, по-моему, ты сам уже понял: надо прибиваться к какой-то конфессии. Иди к баптистам, что ли, если уж православный храм тебя так пугает. Но с этим желеобразным дрожанием пора кончать.

— Может правда к ней стоит прислушаться? — задумчиво произнёс Бэзил. — События последних дней наводят на размышления.

— Успокойтесь, — сказал я. — Теперь уже никаких событий не будет. Я это чувствую.

— Кино кончилось, — вздохнул Фома.

— Ничего, интересно было, — усмехнулась Виола.

— Ага. Фильм ужасов, — поддержал Фома. — Как всё это загадочно!

— Что?

— Да хотя бы вот этот корабль. Что это? Духовное явление? Но тогда куда девался саркофаг и Пояс? И что такое этот Пояс? О, Господи! Мозги заворачиваются!

— Вы вот что мне скажите, — попросил я. — Никто не заметил корабельщиков? Как они отнеслись к нашему дару?

— Слишком далеко было, — пожала плечами Виола. — Да и темно. А что?

— Мне почудилось какое-то движение сочувствия и печальной усталости. Ведь это странно, правда? Ведь если мы вернули что-то бесконечно важное — надо бы радоваться…

Эйрена погладила меня по плечу:

— Они с другой стороны. А оттуда взгляд меняется.

— Да, наверное — Москва-река была… Как это сказать? Как бы Рекой, да подземной Рекой. И плеск, плеск:

— Что?

— Плеск вёсел Чёрного корабля. Он до сих пор звучит во мне.