— Будто мошка меня покусала… вот же незадача, мошки завелись в моей рукавице… — ворчит за стеною раскатами отдаленного грома. — Вытряхнуть их оттуда, что ли…

Они выбегают наружу, чтобы увидеть — невообразимо огромного, как гора, ётунхеймского великана, траву, примятую ногами его, и луговых кроликов, порскающих от него врассыпную.

— Вы, что ли, в рукавице моей ночевать вздумали, мелюзга? — щурится великан. — Откуда ж вы такие взялись? Что делаете в Ётунхейме?

Тор запрокидывает голову — к белесым облакам, цепляющим собой всклокоченную великанскую гриву, к ярко-желтому солнцу, светящему великану прямо в макушку.

— Мы идем к вашему конунгу, Утгарда-Локи! — кричит он, сложив ладони трубочкой. — Слышали мы, что искуснейший воин он, силами хотим с ним померяться!

— Га-га-га! — грохочет великан, распугивая облачные стаи. — Куда ж вам, мышатам, меряться силами с Утгарда-Локи! Посадит он вас на одну ладонь, а другою — прихлопнет, не будь я Скрюмир! Га-га-га! Хотя… забавственно было бы глянуть на ваше состязание, хоть одним глазком, — он щурит глаз, становясь при этом странно похожим на Одина, кривляется, высунув небу красный здоровый язык. — Вот что, мелюзга. Забирайтесь ко мне на плечи, провожу я вас, пожалуй, до конунговых ворот. Да пожитки свои — в мешок мне давайте… не бойтесь, га-га-га, не объем.

…Они идут так все утро, весь день и весь вечер, и под ними проплывают поля, и красно-рыжее солнце восходит за правым великанским плечом, и заходит — за левым. Когда же, спрятанное накатившею тьмой, солнце пропадает из глаз, великан садится на землю, раскрывает свой походный мешок — перекусить. Вынимает оленя с тонкой, набок свороченной шеей, обгладывает до рогов, сплевывая на траву застревающие в зубах обломки костей. Пьет вино из походного бурдюка, с бульканьем исчезающее в необъятных размеров глотке. Засыпает, вытянувшись во весь рост на траве, сунув мешок под голову — для удобства. Хр-р, гр-р — носится по полю великанский храп, р-р — гнутся наземь дубы, роняя в траву звонкие коробочки желудей.

— Тор, а ведь там наша еда. Чем же ужинать будем? — перекатывая зубами травинку, Локи косится на Скрюмиров мешок. — Может, ты его… того? Растолкаешь?

Мьёльнир бьет в великанский лоб, как в гранитный валун — до кострово-ярких искр, пожираемых темнотой, до каменно-звонкого гула — раз, другой, и третий… Запыхавшись, Тор трет со лба ручейки набежавшего пота, с маху выдирает Мьёльнир, по самую рукоять ушедший в великаново темечко.

Скрюмир переворачивается на другой бок.

— Лист, что ли, с ветки свалился, спать мешает… или дуб вздумал желудями кидаться… вот же беспокойное место… хр-р… хр-р…

…Локи засыпает, по лисьи свернувшись клубком на траве, и голод царапает его изнутри тонкими, норовистыми коготками. Когда же солнце заставляет его вновь открыть глаза, на примятой траве — никого, лишь пожитки их, сваленные в кучу у дубового корня, и холодная зубчатая тень, тянущаяся к ним с середины поля.

Поле разделено надвое — огромным, в небеса убегающим частоколом, на вершинах его — скалят зубы солнцу белые черепа, а подножие — изрыто норами кротов-землероек. Трещиною в частоколе — скрипят, распахиваясь пригласительно, костяные ворота.

— Кажется, мы пришли, — говорит Тор.

Зал для пиршеств подобен бескрайней долине, с потолком где-то там, в поднебесье, со скамьями, вздымающимися вдоль стен, словно горы. Раскаленная пасть очага выдыхает огонь — красно-рыжее, громом ревущее пламя, искрами плюющееся в деревянные доски пола.

Высоченный, как живая гора, головою под потолок, он стоит посреди зала — ётунский конунг Утгарда-Локи, усмешливо смотрит в огонь.

— Меряться силой хотите? Гра-ха-ха-ха! Для начала, покажете мне, на что каждый способен! Вот ты, например, — толстый, как бревно, палец упирается в Локи, — ты что лучше всех делаешь?

— Ем, — сглатывает слюну Локи. — Уж какой я едок — никто меня не переест!

— Никто, говоришь? Гра-ха-ха! Попробуй-ка переесть нашего Логи, хвастун! — великан бьет в ладоши, хохочет гулко, как горный обвал, заставляя волноваться очажное пламя, а когда, раскаленно-дымное, плещущее искрами к потолку, оно утихает — перед Локи стоит черный, как обугленная головня, ярко-красные кудри свои распластавший до пола, тощий, кривой человечек. — Несите сюда мясное корыто!

…Они стоят по разные стороны деревянных бортов, и сочная, парная баранина дразнит запахом Локины ноздри, и скалит зубы от нетерпения Логи, и ётуны обступают их в круг, дышат за спиной, точно дикие звери. И Локи ест — глотает, не чувствуя вкуса, кусок за куском, пока живот его не становится подобным набитому туго мешку, пока не опустеет наполовину корыто… пока не метнутся в глаза раскаленно-красные кудри и запах горелого дерева не потревожит ноздрей.

— Ты съел половину мяса в корыте, не тронув костей, а Логи — не только мясо и кости, но еще и корытом подзакусил! Так кто ж победитель-то, гра-ха-ха?! — заходится смехом Утгарда-Локи. — Ну, кто еще хочет силу свою показать?

— Я! — Тьяльви выступает вперед, весь подбирается, точно лучная тетива, натянутая до предела. — Я бегаю быстрее всех, так, что никто не обгонит! Испытайте меня!

— Добро. Испытаю, — хмурится Утгарда-Локи, и глубокие, как трещины в камне, морщины сходятся на его лбу. — Попробуй-ка, обгони нашего Хуги… Эй, Хуги, а ну-ка иди сюда!

Он появляется будто из ниоткуда, побегом прорастает из тонко-дощатого пола — прозрачный, как колодезные воды, изменчиво-зыбкий, в одеждах цвета камня и пыли, встает перед Тьяльви, взмахнув рукавом, кружит все быстрей и быстрей, точно маленький смерч, чтобы, исчезнув — возникнуть в другой стороне зала, раньше, чем Тьяльви преодолеет хотя бы и половину пути.

— Гра-ха-ха-ха! И этот никуда не годится! — притопывает ногою Утгарда-Локи, и Тьяльви отскакивает, чтоб не попасть под великанский сапог. — Ну, кто следующий? Ты!

Заткнув за пояс Мьёльнир, Тор выступает вперед.

— А я любого на пирах перепью! — с вызовом говорит он. — Сколько не дай мне — все мало будет! Неси свой самый большой рог, Утгарда-Локи — в пару глотков он у тебя сухим сделается!

Утгарда-Локи тянет ладонь — туда, в необозримую вышину полок под потолком, забитых горшками и мисками, и высоченный, в Торовский рост, рог опускается на ладони его, блестит костяными боками.

— Пей.

Тор пьет, обхватив рог руками, каменными от напряжения, багровые жилы вспухают на лбу его, бисеринки пота бегут по вискам. Локи закрывает глаза. Ему отчего-то видится странное — фьорд, широкий, изрезанный зубьями скал, полный холодно-синей воды, лиловеющий в сумерках фьорд, и Тор, вставший на четвереньки у набегающих волн, пьющий воду вместе с прибрежною пеной и мельчайшими рыбами в ней.

— Проклятие… Не могу больше, — говорит Тор, с шумом переводя дыхание, и Локи открывает глаза, и видение исчезает.

— Гра-ха-ха-ха-ха! Вот это называется — пить? Скорее уж, попробовать пару жалких глоточков! — грохочет над головой голос Утгарда-Локи. — И это все, что ты можешь, Тор? Гра-ха-ха-ха!

Грозово-черная, тень его наклоняется к Тору, съеживается, сереет, забирая в себя половичную пыль, обзаводится парой пронзительно-желтых глаз.

— Мряу… мр-р… — к Тору ластится кошка, изгибает вспушившийся хвост. — Мур-р… мур-мяу… — в ярко-желтых кошачьих глазах мечется беспокойное пламя, тонко-острыми иглами когти ее царапают пол. — Мр-р…

— Погладь кошечку-то, — хмыкает Утгарда-Локи, — да на руки возьми. Или ты такой силач, что и кошки-то не подымешь? Гра-ха-ха!

Кошка шипит, по-змеиному выгнув спину, дыбом вздернутая шерсть на загривке ее подобна драконьей чешуе.

— Мряу… мр-р… мур-р-мыр-р…

Локи ведет из стороны в сторону, будто бы на дощатом драккаре, норовистом морском скакуне. Белопенные, тугие, волны хлещут через борта, скатываются у ног в мелкие лужицы. Тор стоит за штурвалом, всеми силами налегая на руль, а над головою его, в ослепительно-грозовых вспышках, в жемчужных хлопьях пены — маячит чудовищная змеиная пасть, грозя поглотить собою корабль и Тора.