Локи сидит у колодца. Смотрит в черную, склизкую пустоту, будто огромный великанский зрачок, уставившуюся в глаза ему, и в этом зрачке, точно в зеркале — отражение его самого: бледное, как месяц, лицо, рыжие лохматые кудри, красным прорисованный рот. Локи смеется, и смех его, отражаясь от колодезных стен, возвращается в уши ему — дробно-звонким капельным перезвоном.

— Мимир, мудрейший в Девяти мирах… Мимир, колодезный затворник… Мимир, появись!

Он поднимается на поверхность, взбулькивая пузырями, неповоротливо-грузный, точно гигантская рыбина — Мимир, Прадед Святого Колодца, и сизые водорослевые пряди торчат в его бороде, и колодезной гнилью веет его дыхание.

— Зачем ты здесь, сын Лаувейи? — шевелятся распухшие губы. — Что хочешь узнать от меня?

Локи переплетает пальцы, будто рыболовную сеть, прячет в ладонях серую колодезную темноту.

— Есть ли кто в Девяти мирах, способный меня обмануть? Обманщик Обманщика, лживейший из всех лжецов? Я бы хотел посмотреть на него, так, как смотрю сейчас на тебя.

Плеск. Набухшие темнотою капли прорастают из колодезных стен, с шумом падают в воду, будто перезрелые ягоды. Мимир фырчит, как норовистый конь, трясет с бороды давленые ягоды капель.

— Мнишь себя мастером обмана, о, Лживый Ас? Есть тот, по сравнению с которым ты лишь подмастерье. И ты увидишь его, скоро увидишь… Просыпайся!

Точно подернутое рябью, лицо Мимира плывет, искажается; дрожат, истончаясь, серые стены колодца — словно веки, готовые моргнуть и открыться, давая зрачку солнечный свет.

— Просыпайся, хорош притворяться!

Локи открывает глаза. Раскаленно-белое, солнце висит над головой, плещет в стороны полуденные лучи. Мрачной серою тенью, закрывая спиною солнце, над Локи нависает Тор, трясет за плечо каменно-жесткой рукою.

— Просыпайся, Увертливый Ас! Мы едем в Ётунхейм.

В стойбище Тора — душный козлиный запах; взмемекивая, Таннгньостр и Таннгриснир роют копытами землю, мешая траву с катышами помета. Тор кидает уздечки на козлиные шеи, треплет Таннгриснира по грязно-белой, кудлатой спине.

— Н-но, поехали! А ты чего встал? Ну-ка живо в повозку!

…Цепляясь пальцами за занозистые борта, Локи видит, как проносятся мимо него, дрожа, точно от ураганных порывов, зеленые ели, как повозка взмывает все выше — к ослепительно синему небу, как сугробами надвигаются на нее облака и ветер рвет с головы кудлатую шапку Тора.

— Угугу! — машет Мьёльниром Тор. — Резвее, Таннгньостр! Не отставать, Таннгриснир! Огага-гага!

Раскаленно-белая, с Мьёльнира срывается молния, острой, холодною вспышкой грохочет над темнеющим лесом, над соломенной хижиной, укрывшейся между деревьев.

Бум-м. Бах. Скрежеща колесами о придорожные камни, повозка останавливается у крыльца — с первыми дождевыми каплями, омочившими деревянный порог, с первыми ударами грома, по-совиному ухающими сквозь почерневшее небо.

— Вот здесь и переночуем, Пронырливый Ас… Чего молчишь, будто язык проглотил? Я за тебя с хозяевами здороваться должен? Эй, кто там дома! Открывайте полуночным гостям!

Мьёльнир гулко ударяет в дверь, грозя разнести ее на мельчайшие щепы, и дверь поспешно распахивается. Сгибая спины в поклоне, они стоят на пороге — крестьянин и крестьянка из Митгарда, и лица их, подернутые тенью страха, обращены к Локи и Тору, и руки их, изжеванные тяжелой работой, молитвенно сложены на груди.

— Сами боги пожаловали в наш дом, — наконец произносит крестьянин, — и это для нас великая честь. Вот только бедны мы, и нечем нам накормить дорогих гостей. Разве что вчерашней похлебкой…

— Оставьте ее собакам, — хмурит Тор кустистые брови. — Сегодня я угощаю. Эй, Таннгньостр, Таннгриснир!

Острый, как молния, нож в руках его метит ночную тьму белесой грозовою вспышкой. Красным текут ручейки из разрубленных козьих шей; булькая кровянистыми пузырями, Таннгньостр и Таннгриснир замирают у ног Тора — темной шерстистою грудой.

— Ешьте вдоволь, — бурчит Тор. — Только кости не вздумайте трогать. А ты что хихикаешь, Локи? Смотри, как бы тебя самого на мясо не пустил!

…От запаха шкворчащей на вертеле козлятины сводит желудок, накатывает слюна под языком. Усмешливо сморщив нос, Локи смотрит на Тьяльви — крестьянского сына, чавкающего над козлиною костью.

— А ведь в костях-то — самое вкусное… — толкает он Тьяльви под бок. — Попробуй — сам увидишь!

Тьяльви с хрустом кусает кость.

— И вправду — божественно вкусно… — веснушчатые, будто огневыми крапинками усеянные щеки его — заходятся сытым румянцем. — Эй, Ресква, а что я знаю… только тебе не скажу! А, нет, скажу, только мамке — ни слова!

…Ночь. Задремавший огонь в очаге. Храп Тора — громовыми раскатами, от которых сотрясаются стены. Серые тени выходят из темных углов, кружат по потолку над головою Локи, все быстрей и быстрей, пока не закроются веки, пока сон не повесит на них свой надежный замок.

Утро пахнет горелыми угольями костра и свежеванным мясом. Всклокоченный ото сна, Тор собирает кости в козлиные шкуры, размашисто крестит Мьёльниром, чтобы — бе-е, ме-е — мгновенье спустя они встали пред ним, как ни в чем не бывало — Таннгньостр с прилипшей травинкой в зубах, Таннгриснир с запекшимися следами крови на белоснежной шее. Прихрамывая, они выходят во двор, в ярко-рыжее солнце, льющееся из открытых дверей.

— Кто посмел тронуть кости?! Мои козлы охромели! — стиснув Мьёльнир в правой руке, Тор идет на крестьян, и в глазах его плещут белесые молнии гнева. — Вот я вас всех!

Митгардцы падают на колени, точно ели, скошенные ураганом, тянут к Тору дрожащие руки.

— Пощади, о, божественный громовержец! Это все дети наши, по глупости своей, по малолетству…

Ураган утихает, гневно гудящий Мьёльнир опускается в пол.

— Жаль мне вас. Так и быть, пощажу. Только дети ваши — с нами пойдут, — мрачно буркает Тор, обрывая нить тишины. — Тьяльви! Ресква! Собирайтесь. А тебе, Локи, все веселье? Уж не ты ли их на пакость подговорил? Ладно, потом разберемся…

Холодные воды Эливагара прячут за собой Ётунхейм. Проносясь над волнами в повозке, Локи видит гладкие спины рыбешек в белых капельках пены, слышит шорох воды по прибрежным камням. Ельником заросшие, забитые тяжелыми валунами берега Ётунхейма все ближе и ближе, в пиках гор Ётунхейма прячется красно-рыжее солнце, и черные, великанские тени тянутся от него по полям. Задевая колесами тени, повозка опускается на траву, съеживается до мышиных размеров, скрипя колесами-зернышками, вкатывается под зеленый листок. Таннгриснир фыркает, подняв голову к небу в белопенной кайме облаков. Таннгньостр смотрит на Таннгриснира, и рогатая тень его укоризненно трясет головой.

— Не пускает нас колдовство Ётунхейма. Пешими дальше пойдем, — треплет Тор по спине Таннгньостра. — Ждите нас у реки.

…Они идут полдня и полвечера, по бесконечно длинному, бесконечно широкому полю, и тени их, великански огромные тени, тащатся вслед за ними, отражением уходящего солнца. Когда же, пожрав собою все тени, ночь ложится на поле расстеленной шкурой, Локи видит его, притулившегося между чахлых берез — то ли дом, то ли сарай с непривычно округлою крышей и чернеющим входом вовнутрь, подобным звериной норе. Гуськом, друг за другом, они переступают порог, ногами проваливаясь в шерстяно-мягкое, обессилев, падают на пол и засыпают, чтобы проснуться посреди ночи — от лунного света, клинком рассекающего уютную черноту, и рева за стенами, заставляющего вздрагивать дом.

— Сюда! Здесь какая-то пристройка! — Тор тащит их вглубь сарая, запихивает в узкую, полукруглую комнату, встает у входа с Мьёльниром наизготовку. — Пусть только попробует сунуться!

Утро будит их холодным туманом, затекающим в дом сквозь открытую дверь, и тяжелыми бухающими шагами у входа. Выглянув из-за угла комнаты, Локи видит черную тень у порога, заслонившую солнце, и гигантскую пятипалую руку, сунувшуюся вовнутрь. Тор бьет по ней Мьёльниром, и рука исчезает.