– Пожуй лучше. Сил припаси. Как только мандат после экзамена выдадут, на поверхность надо выходить. В монастырь заскочим за водой и уйдем. Поняла?
Циля засунула в рот клубенек чуфы и послушно начала разжевывать жёсткий орех. Еда для неё была необходимой работой, которую она всегда выполняла очень ответственно. Двадцать жевков – левой стороной рта, двадцать – правой, проглатывание и минутная пауза. Пить разрешалось только через десять минут. По два глотка слабо разведённой спиртовой жидкости с протеином. Восемь раз в день. Каждые три часа. Таков был закон, за нарушение которого, на обязательной еженедельной исповеди, можно было схлопотать штраф в размере наложения безводной епитимьи на целую ночь. А то и отлучением от причастия, Евхаристии, на которой ложка воды из рук Водолеев с детства принималась за Божью кровь.
***
Йошка (по забытому выражению) будто в воду глядела. После перерыва пьяный профессорский состав согласился с Цилей, что всегда и всех нужно посылать в попу, что бы от тебя ни требовали. Ишта вынуждена была согласиться с Ученым Советом, послав его туда же. Цилю, высмеявшую вопрос про козу, Ишта пристыдила. Показала вырезку из статьи в «Комсомольской правде» двухлетней давности с соответствующей фотографией, и это послужило конкретным доказательством того, что в Согдиане одна из учёных коз играет-таки на баяне. Не Баха, конечно. Но фолк-джаз – легко. А уж по пенсионной реформе и эвтаназии мнения даже у невменяемых профессоров разделились: за небольшим преимуществом Циле зачли ответ в сторону «не быть», ссылаясь на её юный возраст и экономическую часть Закона о Всеобщем Оводнении (Ст. 23.3, ч.1, п. 7).
Подписанный сикось-накось мандат был в руках у беглянок.
Во всеобщей суете, возникшей после торжественного вручения куска ослиной шкуры с профессорскими каракулями, Йошка и Циля кое-как протиснулись сквозь толпу студиозусов, хлынувших к графинам на столе Ученого Совета. Оттеснённые молодёжью от дочерей папики не уследили за выпускницами, девушки успели достичь выхода из аудитории, миновали кордон охраны, в честь мероприятия хлебнувшей лишнего, и убежали по подземным коридорам к лифту монастыря.
После продолжительного спуска они добрались до общей кельи и с облегчением захлопнули за собой стальную дверь. Плюхнулись на топчаны у каменных стен и еле отдышались. Йошка давала последние наставления.
– Вибраторы с собой не берём. Много места занимают. Шмотки – тоже. Ну, кроме твоего выпускного, конечно… Выливаем спирт из ёмкостей и идём на станцию второго подъёма за водой.
– У тебя пропуск есть?!
– А ты как думаешь?.. Я, по-твоему, зря с охраной по ночам дружила?.. И на тебя припасла!
Йошка достала из-под верхних полатей две нарукавные повязки с белыми по красному буквами «Дружинник». Девушки помогли повязать их друг другу на левые руки, захватили пустую посуду и выскочили вприпрыжку за дверь.
Миновав полутёмный вестибюль, они добрались до спуска в технические помещения. Лифт не работал. На его дверях красовалась надпись: «Стоит и будет стоять, пока не упадёт у того, кто сжигает кнопки. АДминистрация». Впрочем, «министрация» была затерта хулиганами, а от букв «АД» стрелка указывала к двери выхода на служебную лестницу. Воспользовавшись ключом с пропуском, подруги нащупали подошвами крутые каменные ступени, различить которые сквозь тёмные очки было практически невозможно. Тогда Йошка очки сняла и, прежде чем начать спуск, закрыла за собой дверь с внутренней стороны. В полной темноте она включила подсветку на косметическом карманном зеркальце и, погрозив Циле пальцем, сказала:
– Пойдёшь за мной. Разуйся. Так надёжнее будет.
Циля разулась. Камень под ногой был гладок и прохладен.
– Не торопись. Считай ступеньки вслух. После каждой сотой – площадка для разворота. На девяносто девятой тормози, а то ногу сломаешь. Всего разворотов пять будет.
– А назад как пойдём?
– На лифте, дурочка. Его рабочие отключили. Он внизу стоит. Чтобы пьяные студиозусы не баловались… Ладно, считай. А я вниз побегу. Давай свои канистры. Воду долго наливать. Пока доплетёшься, глаза привыкнут, много чего различать научишься. Да и очки сними! Тут они – без пользы.
Йошка с зеркальцем убежала по ступеням вниз, оставив Цилю в одиночестве.
Циля начала отсчёт в темноте, думая о своём.
«Как мне повезло!.. Шесть… В шесть я уже на подготовительных в универе училась. В келье по тридцать девок спали, пока папка до Генсекса дослуживался. И, какой молодец, за три года две сотни детей заделал! Меня тогда сразу в десятиместку перевели… А как бели пошли, конкурсы начались. Сначала – на слух. Камешки бросали, они падали на стол и по звуку их вес нужно было определить. Я в третий тур прошла. До грамма могла услышать. Потом по шороху ткани – состав определяли. Я лён от шёлка за двадцать шагов различала. Позже – высоту звука в неполных пробирках. Ну, это, не знаю как для кого, а для меня самое простое было. Я частоту по основному тону с детства ещё слышала. С тембром ещё проще – раскладывала на обертоны, могла даже плотность жидкости угадать в пробирке, если у них толщина стекла одинаковая. На Олимпиаде Йошка тогда первое место заняла, а я – третье. На втором девочка одна оказалась, но её дисквалифицировали. Камертон в кармане нашли, четыреста сорок герц выдавал…
Ой, собьюсь!.. Нельзя цифры называть… Восемьдесят седьмая ступенька… Ещё двенадцать, и – разворот… Потом конкурсы на осязание все выигрывала. Главное – чтобы поверхность сухая была. Температуру до десятой доли градуса угадывала, материал – легко, по нему стучать разрешали. Даже цвет кожи у мальчиков могла угадать, смотря до чего у них дотронуться… Иного по попке погладишь, а у него щечки покраснеют. У другого – мошонку потеребишь, он бледнеет сразу. Разницу на щеках по цветовой яркости в люменах выдавала комиссии. Вот тогда Йошка меня и приметила. Опять повезло!
Девяносто девять… Разворот… О, да я его уже вижу!.. Другие девочки на воду тратились, чтобы глаза перед экзаменом на остроту зрения промыть, а я – кулаком потру и готова! Одного серого семьдесят семь оттенков различала, а Йошка – только пятьдесят… Развернулись, дальше пошли…
Вообще, Йошка не раз говорила, что у меня наследственность круче. Будто мои предки вкус ещё при первой пандемии потеряли и уже у них начали другие органы чувств обостряться. Не зря, мол, папка Генсекс меня в свои дочери произвёл. Древняя порода, способная… Да и внешностью не обижена. Только смущаюсь иногда. Могу просто посмотреть на парня и кончить…Или он на меня посмотрит… Моргнуть не успеет, а я уже и готова… Йошка завидует просто. Но я на неё не обижаюсь. Йошка мудрая в этих делах. Говорит, нельзя себя выдавать, иначе к нимфоманкам в чертоги загремим. Пустят на конвейер к профессорскому составу, или – к членам Правительства, а то и в ЦК Партии. Там не церемонятся. Чуть кому не дала – член пришивают, и – к трансвеститам, в Крым, на виноградники. Под Солнце! А оно быстро всё спалит – и рожу, и кожу, и желания…В Крыму – только вино. А вина столько, сколько спирта, не выпьешь…Так и заразу можно любую подхватить! Никакая вакцина не спасёт!
Сто девяносто… Вот уже и другой разворотик… Я когда медалисткой после очередной Олимпиады к папе на приём попала, он меня тоже во все стороны крутил. Даже на голову ставил. Так меня хотел, так хотел! Но против теста на ДНК ничего не мог поделать. Он принципиальный. Сам закон против инцеста подписал. И правильно! Столько затрат на производство потомства, а риск повышается. Куда их, потом, уродов-то девать?! Да я и сама кончила раза три под его взглядом. Он догадался. По голове погладил. «Дочка, – говорил, – ты моя, ненаглядная». Так и прилепилось: «дочка да дочка». А я ему: «папик да папик». Он к тому времени, судя по циркулярам в «комсомолке» уже за тысячу детей перешёл по рождаемости, а дочкой только меня признал. Пацаны – не в счет. Этих-то он вертел, как хотел. Да пользы мало. Ну, до профессора, может, кто-то и дослужится, если в пионеры не вступит… А так – пустые хлопоты… У мальчиков с интуицией проблемы…
