ГЛАВА ПЕРВАЯ

АНТАРКТИДА

На стеклянном столе возле каждого мерного стакана стояла своя неполная мензурка с делениями до тысячи миллилитров. Жидкость, налитая в них, была разного цвета и густоты. Желтая – вязче, зелёная – жиже. Циля и Йошка, добавляя из пробирок в полупустой стакан по несколько капель, разбавляли себе напитки по своему усмотрению из наручной посуды. Первая – молоком, вторая – водой. Фляжки с ними, по форме напоминающие спаянные аллонжи, размером с утолщенный браслет, болтались у них на запястьях.

Шёл второй час полярной ночи. С каждым глотком, трезвея, девушки всё с большим удивлением оглядывались вокруг, замечая, как знакомое место преображается не в лучшую сторону. Студиозусы за соседними столиками расплывались в дыму, черно-белое пространство насыщалось акварельными разводами, будто на мокрой бумаге капли краски истирали прежнюю ретушь.

– Ты где воду достаёшь? – спросила Циля у Йошки шепотом.

– Не скажу, – ответила Йошка. – И вообще, много будешь знать, трезвой помрешь. Пей своё молоко. На выпускном и его не дадут.

– Это как же?

– А вот так. Будет водка с протеином. По цвету с молоком – один в один. Поняло? Существо?

– Но ведь они обещали, что на выпускной лучшим будут воду наливать!

– Ага! Ты им больше верь! В прошлом году двое кобелин решили красные дипломы обмыть, в туалете томатный сок только откупорили, так кто-то из геев заложил, и в них по пол-литра спирта влили. Микробюретками! Охрана, конечно, оторвалась: выдрала их наркологов по очереди. Преподам теперь не только монастыря, света белого не видать! В лагеря засунут к трансвеститам, на иглу да на морфий. А то и того хуже – на сбор винограда или на спиртзавод. Это даже отличникам не прощают. А остальных так долбят по задолженностям, как дьяволы налоговые.

– Боже мой! У меня всего одна четверка… неужели и меня!?

– По какой дисциплине?

– Сексуальное насилие…

– Ой-ой… А что так?

– Да препод такой достался… уж я его на лабораторной так отхлестала, а потом и со страпоном, и током… всё по программе, как учили… а ему всё мало было…

– Рука у тебя легкая. Я-то знаю… На яйца ему надо было наступить. Сразу бы «отлично» заорал.

– Да не было у него яиц.

– Сучка, что ли?

– Да нет, он из тех ещё пионеров. Ну, помнишь, по истории, они не только соски себе, а и яйца с половиной члена при приеме в организацию отрезали? А потом галстуки на шее завязывали, чтобы своих отличать?

– А-а, юннаты? Те, которые потом эти причиндалы вместе съедали и становились вегетарианцами? Они живы ещё?

– Очень даже живы. У нас на кафедре больше половины таких.

– Твою заразу! Так как же вы там экзамены сдаёте?

– Вот так. По трое, а то и по четверо. Группами. Который год уже… Послушай, а дай водички попробовать? Я ни разу ещё не пила…

– Перебьешься.

Дверь в пробирочную отворилась, в проеме появился голубоватый расплывчатый силуэт, похожий на земноводное, вставшее на задние конечности. Циля подтолкнула локтем руку Йошки.

– Гляди, сам Ги пожаловал!

Существо подползло к стойке и шлепнуло пятерней по столешнице. Пробмен двинул к нему мензурку с красными чернилами, не забыв плюнуть в неё для пены. Сделав глоток, Ги громко икнул и обернулся.

У Цили перехватило дыхание от восторга.

– Нет, ты слышала, какое внутреннее содержание?

– А то! – неискренне восхитилась Йошка. – Ещё бы пёрнул, цены бы ему не было…

– Вечно ты все усложняешь.

Ги смерил подруг уничтожающим взглядом и произнёс:

– Разбавляете?

Студентки замялись на стульчаках. Поправили браслеты, сдвинув их ближе к локтю, и отвели от Ги глаза в сторону. Циля одернула юбку, прикрывающую часть унитаза, на котором она сидела. Йошка, наоборот, подняла свою, раздвинув ноги, и заглянула под себя. Улыбнулась. Что-то там ей показалось забавным.

– Смеётесь?! – Ги потёр ладонями голубоватую кожу на лосинах, подобрал в руки длинные модные фалды бирюзового пиджака и, пошаркивая плоской обувью, больше похожей на короткие ласты ядовито-желтого цвета, двинулся к столику.

– Что глотаем?

– Что Б. послал! – с вызовом ответила Йошка. – На тебя не хватит.

– И все-таки? – Ги приподнял кустистые брови и взъерошил рыжую шевелюру. – Не воду, случаем?

– Её, родимую.

– И не боитесь, что депортируют?

– Не-а… Хочешь поглядеть, голубок? Гляди!

Йошка подтерлась юбкой и встала, кивнув Ги на свой унитаз.

Тот нагнулся и задержался в этом положении, явно что-то рассматривая.

– Ну, и как тебе цвет? – игриво спросила Йошка, указывая на прозрачную жидкость, в которой плескались две золотые рыбки.

Циля тоже потянулась поглядеть, что выливалось из Йошки за время их беседы. И тут её затошнило… Она чуть не испортила декорации…

– Не верю! «Не верю!» – прокричал из пустого зала на сцену, где разыгрывалось действие, ангажированный режиссёр Хвам. – Окститесь! Где текст? Одна блюёт, одна смеётся, ты, полудурок, куда глядишь? Под юбку? Тебе же, по ходу пьесы, да и вообще… эти сучки должны быть по боку, мягко сказать… Ох, этот ваш россиянский язык! Как вы на нем вообще друг друга понимаете?.. Гасите фонари, экономьте электроэнергию, спускайтесь сюда, вниз. Я сейчас всем вставлю, будьте уверены! И разгоните эту мерзкую мглу!

На сцене симпатичная, но очень мелкая таджичка из обслуги начала хлестать разноцветный дым огромным серым полотенцем. Озадаченные актеры, уступая друг другу, начали спускаться в зал, к режиссеру, рассаживаться в партере. Хвам, повернувшись к ним спиной, закурил.

Но уже через минуту, закашлявшись, режиссёр обернулся. Весь в слезах и вопросах, прикуривая одну сигарету от другой, он начал продолжительно жаловаться посторонним людям, актерам, которых видел второй раз в жизни, на свою судьбу:

– Вы, сволочи, вы за что меня подставляете? Партия и правительство оказало вам и мне глубокое доверие. Нам разрешили ставить пьесу, запрещённую ещё два века назад. А вы?! Что вы играете!? Современность? Да кому она нужна, ваша современность?! Вам её дома не хватает или над домом? Пьеса классическая! Никакой самодеятельности! Живем на сцене строго по тексту! В паузах коллективно подыхаем! Все поняли?

Актеры синхронно потупили головы.

– Так вот, блин, последний раз объясняю, – заливался слезами Хвам. – Сцена вам не рай, а ад! И после каждого выхода вы сгораете, а на следующий возрождаетесь из пепла. Аки сфинкс… У меня был уже опыт в предыдущем найме, в Джезказгане, вся труппа сгорела… но это не важно… я научу вас воскресать… Но, уважаемые, умирать-то вы сами ещё не научились, что ли? Вот ты, Циля, – обратился он к Циле. – сколько раз подыхала?

Циля воздела глаза долу и ответила:

– В постели… ну, пару раз… зато сразу – в рай…

– Йошка, а ты? – Хвам устрашающе взглянул на Йошку.

– Вы говорите, говорите…. Я сейчас, минутку…

– Да перестаньте вы мастурбировать при людях! Руки вверх, я сказал, руки вверх, остановитесь! …

Йошка, изогнувшись, ойкнула и вытерла губы освободившейся рукой намеренно театральным жестом. Хвам, облизнувшись, но сделав вид, что не заметил этого, продолжил:

– Учитесь подыхать! Без этого на сцене вам делать нечего. Как тебя там? Ну, тот, что Ги?

– Ваащето, я не Ги, а Ги День, Деньги, понял? Ещё раз заикнешься, зряплаты не будет. Андестенд? Другого тренера наймём с папой. Поэтому говори по делу. Кого в постель, кого на панель? А мы с тебя начнём. Ты первый покажешь, как подыхать. Прямо на семинаре. Завтра, ага?

То, что оказалось у Ги в руках, заставило поверить его словам. Ярчайшая обложка «Комсомольской правды» заявляла о том нагло и однозначно.

Хвам притух, но ненадолго. Вытерев сопли и развернув стул спинкой к паху, он так широко раздвинул ноги, усевшись на него «наоборот», по-режиссёрски, что чёрный пояс по карате свесился двумя концами на гульфик его парусиновых брюк, в противовес обложки «комсомолки» оказавшимися нежно оливкового цвета. Намеренно выставив вперёд над спинкой стула кисти рук с намозоленными от многотысячных ударов костяшками, он продолжал: