И боевым шагом направилась на свершения: ванная с зеркалом, отражавшем, к сожалению, только ее внешнюю красоту, – комод с еле выдвигавшимися ящиками – обувная полка…

Выходя их дома, Даша была в безупречно-обычной форме, с рюкзаком под мышкой и пучком о четырех шпильках. Словно бы не было никакого «Пельменного Человека», словно бы он не был похож на Сергея Гавриилыча… Последнее вспоминать было особенно стыдно.

– Это не любовь, не любовь, не любовь!.. Это переработки! – проговорила про себя Даша. Вслух это звучало почти убедительно. – И все, и больше никаких пельменей! Месяц. Нет, лучше год!

И она решительно топнула ногой, до щелчка сдвинула щеколду и вышла в по-весеннему теплый, но все так же враждебный внешний мир. Под ее ногами прошлогодняя трава мешалась с грязью, после – сменилась неровным, в трещинах, асфальтом.

«Может, лучше было бы все бросить, остаться дома? Но…» – Даша не хотела даже додумывать фразу, но знала ее продолжение: «но что я буду делать, оставшись совсем одна?». Это было даже смешно, так цепляться за хоть какое-то общество, даже если оно утомительно, даже если оно не по сердцу ей.

Даша мотнула головой, воткнула наушники, – они по-разному лежали в ее разной формы ушах, – и заглушила тоску декадансом: «Елы-палы, киска, все такая ерунда-а… А-а-а, а-а!»

Вход в лабу был со двора, рядом с табличкой «Круглосуточный нарколог». На табличке почему-то был некрасивый лев. Как львы связаны с наркологами, Даша не знала, но могла предположить.

1) Лев – он Царь Зверей, а нарколог – Царь Врачей! Или чертей. Или как посмотреть.

2) Лев не выходит на охоту. Никогда. Самки сами приносят ему свежую, готовую к употреблению добычу.

3) Лев – кот. Значит, ласковый, значит, душеспасительный…

«Какого пельменного цвета этот лев,» – подумала Даша между предположениями.

Как бы то ни было, она вынула наушники – они примагнитились, встали в пазы кейса – хлопнула крышка. Даша собралась с духом и толкнула дверь. Серые ступени одного пролета, такие же – второго, и, наконец:

– Здравствуй, Даша! – Света-с-ресепшена улыбалась лучезарно, как и всегда.

Ресепшен – нарост, необходимый, если лаборатория совмещена с офисом. Если компания коммерческая. Независимая. С такой же коммерческой лабораторией.

Даша кивнула Свете, прошла мимо, в гардероб – там ее ждали шкаф, одни-и-только-одни свободные плечики, пуфик с облезлой кожей и, само собой, гора из обуви тех, кто уже пришел, и тех, кто не вернется сюда никогда. Конечно, речь шла о предыдущих временных сотрудниках: их босоножки, шлепки и туфли на плоской подошве неизменно и беспрестанно напоминали Даше (да и кому угодно) о том, что работать здесь – не хухры-мухры, что временно работать здесь – не хухры-мухры, что не каждый справится! И что быть стажером – это достижение и честь, недоступная для мягких мозгов и кривых рук многих и многих кандидатов в Постоянные Сотрудники…

Даша, однако, долго не могла понять, почему это все не выкинут. Жалко? Экс-стажерам лень прийти? Они боятся? Их никогда и не было? Но сегодня Даша поняла и увидела: это не гора обуви. Это надгробие.

Даша бросила ветровку на плечики, сунула ноги в ортопедически-серые тапки, раскрыла шкаф, вгляделась в до боли знакомую куртку цвета хаки. На взгляд обычную, на самом деле – какого-то модного французского бренда: la kurtca, так сказать.

– Сергей Гавриилыч, ах, Сергей Гавриилыч, зачем же так радикально подходить к увольнению? Голова с плеч и – шлепки в угол…

Даша имела дурную привычку разговаривать сама с собой.

Представить это было легко. В конце концов, Сергея Гавриилыча все боялись: надо думать, не просто так. И Даша его тоже боялась.

Вдвойне забавно было, что среди лаборантов его называли «Сегой». Вдвойне жутко, что его так называли, вдвойне глупо.

– Ну, да на то воля твоя, Сергей Гавриилыч, – раболепно прошептала она.

Очистила карму.

Чистка кармы,

Очистки, картофельные очистки,

Мягко-грязная кожура Solanum tuberosum…

И вдруг Даше пришла в голову дурацкая, безумная, ни-в-какие-ворота-не-лезшая мысль: что если la kurtca Сергея Гавриилыча пахнет пельменями? Она обернулась: здесь никого, конечно, не было. Никто не увидит, никто не узнает, не услышит, не заберет и не выкинет ее тапки, не заберет, не сожжет ее халат, не сожжет ее в халате, никто-никто-никто…

Когда она сжала руками прохладную, гладко-чистую, огромных размеров куртку, она не почувствовала ничего, кроме древесных духов и сладкого аромата дрожжевого брожения. Кровь забилась в ушах, Даша прижала куртку ближе к телу, в полубезумии шагнула в шкаф.

Запаха пельменей, конечно, не было. Ни капли.

Щелкнул дверной замок.

И вдруг – ее сжало: каменно-твердые мышцы и спокойное, хищное дыхание заместили ее воздух, свет, весь мир. Дашину шею колола борода. А рука Сергея Гавриилыча подвинулась, расплющив под свитером ее грудь, пальцы легли на горло, но не сжали.

От них было тепло и приятно: его руки пахли хлебом, дрожжами. «Вот и все,» – подумала Даша.

– Что это мы тут делаем, стажер?

– Н-нюхаем к-кофту, Сергей Гавриилыч…

– Кофту?

Он говорил по-кошачьему ласково, лицо Сергея Гавриилыча озарилось улыбкой:

– Ах, кофту?

– Ку-уртку, конечно же! – радостно ответила Даша.

– И чем же она пахнет?

– Не пельменями, – разочарованно сказала она.

– Что ж.

Сергей Гавриилыч нервно и даже смущенно хмыкнул, отдернул руки от Даши, опустил голову и вышел, не закрыв за собой дверь: только надулись и опали полы его белого халата.

«Из лабы? Не сняв халата? Как же так,» – растерянно подумала Даша. И, спохватившись, с сожалением все-таки выпустила из рук куртку.

Пожалуй, Пельменный Человек пугал меньше, хотя и не так, оказывается, чудесно пах.

Сердце в Дашиной груди билось часто-часто. Вероятно, от испуга. Или?..

Она пихала ёршик глубже и глубже в горло пробирки, возила его по стенкам с подавляемой агрессией, но пластиковая щетина почти не гнулась, застревала, и коагулят из белков и жира никак не отходил. Иногда Даше казалось, что некоторые пробирки проще переплавить, чем отмыть, но и сегодня она не поддалась наваждению: вытащила ёршик и взялась за стеклянную палочку. Лучше уж так. Тише едешь, дальше…

– Ты сегодня какая-то странная. Что, магнитные бури? – сказал Паша.

Он тоже стажировался здесь, хотя учился на курс старше.

На курс старше, но рядом с ней. Было в этом что-то странное, было в этом что-то почти милое. Даша повернула к нему голову, улыбнулась до щербинки между зубов. Паша тоже улыбнулся: собрал в кучу пятна веснушек. Рыжий, с глазами навыкате. Как та страшненькая королева Англии, кажется, Елизабетзфзтф. Значит, по-королевски рыжий, по-королевски навыкате…

– Между прочим, вчера было северное сияние. Так что факт магнитных бурь я отрицать не могу, – серьезно ответила Даша и с силой толкнула палочку по стенке, соскабливая осадок. Почти, почти!..

– Ну и как это связано?

– Я не распознаю шутки, которые говорят серьезным голосом. Оказал бы милость перед пропастью моего сомнения…

– Не, реально, как связано-то?

– Ну, как, – Даша открыла кран, набрала в пробирку воды. Выплеснула. Почти чистая: вопрос полуминуты. – Солнечный ветер огибает магнитное поле Земли… или оно отклоняет его. Все вместе. А когда не отклоняет – рассеивание в верхних слоях атмосферы, цветные полосы… Что-то такое.

– Сама нифига не знаешь, выходит.

Даша не стала спорить. К горлу подкатила злоба и стыд, и Даша стала медленно и с наслаждением представлять, как Пашу затягивают в высокий, противоблошиный воротник, как его ведет к гильотине, зажав рыжую башку под мышкой, сам Сергей Гавриилыч. Лица его, конечно, не видно, но все-то знают, что это он. Огромный, со спокойно-львиной грацией в широких ногах, руках, груди… Идет и скучает.