— Может, хочешь потанцевать, Джордж?

Если раньше Джордж только догадывался, кто гак посмеялся над ним, то после этого дерзкого вопроса подозрения переросли в уверенность. Не помня себя, он рванулся на младшего брата с кулаками, выкрикивая, что уничтожит его, прикончит, сравняет с землей, переломает ему ноги, но, поскольку голос был потерян, вместо криков раздавались только невразумительный хрип и угрожающее сипение. Эдуард закрыл Дика собой, встав на дороге у Джорджа. А Дик из-за спины Нэда насмешливо провозгласил:

— Ну вот, теперь ты калека, да? Ты стал немым, Джорджи, правда? Теперь мы квиты? И, может, вместе станем епископами — разве не этого хочет Господь и наша матушка для всех калек?

Наступила тишина. Голос Ричарда, звенящий от сдерживаемой ярости, умолк. Первым расхохотался, услышав все это, Эдуард — ей-Богу, у Дика язык подвешен неплохо! Затем сдержанно заулыбались слуги. Да и действительно, случившееся было забавным. Ну и смешон же мастер Джордж — а ведь пора бы уж поумнеть!

…В ту ночь между герцогом Йорком и его супругой вышла размолвка. Леди Сесилия, до сих пор не пришедшая в себя от гнева и тревоги за сына, требовала наказания для жестокого мальчишки Ричарда — подумать только, сотворить такое с братом! — и, нервно вышагивая по огромной опочивальне, произнесла:

— Представьте себе, милорд, Джордж мог умереть от всего этого! Какая жестокость! Какое неслыханное коварство!

От волнения щетка то и дело падала у нее из рук. Леди Сесилия, наконец, гневно откинула сверкающую волну длинных волос и уставилась на мужа, дожидаясь ответа. Герцог Йорк уклончиво произнес:

— Душа моя, мне рассказывали, как было дело. Похоже, иногда Джордж тоже себе многое позволяет…

— Милорд, как вы можете…

Йорк предостерегающе поднял руку:

— Выслушайте меня, Сесилия. Я редко вмешиваюсь в эти дела, но уж когда вмешиваюсь, то требую, чтобы мне повиновались. — Пожав плечами, он тоже прошелся по опочивальне: — Я знаю, что вы недолюбливаете Дика. Однако я, — он подчеркнул это, — я, миледи, люблю его так же, как и всех прочих детей, да, ничуть не меньше. Он славный парень. В нем есть сила духа. И никто не смеет досаждать ему по поводу его хромоты или в глаза смеяться над ним — никто, миледи, даже ваш любимец Джордж…

Сесилия, подавленная, молчала. Потом у нее вырвалось:

— Стало быть, вы поощряете эту… эту противоестественную тягу к воинскому искусству? Милорд!

— Противоестественную? Черт возьми, душенька! — возмутился герцог. — Да у него к этому есть талант!

— Младшие сыновья принимают духовный сан, так принято испокон веков, а Ричард еще и увечен! — Сесилия возвысила голос: — Да, увечен, и с этим ничего не поделаешь! Его отметил сам Господь!

— Э-э, миледи, я знаю, почему Дик таким родился. Все дело в том, что детей вы мне преподносили целым потоком: Анна, Эдуард, Эдмунд, потом Джордж, Бриджет и Ричард — и все погодки! Вы были слишком слабы, любовь моя. Вот почему у Дика не все в порядке с ногой. Мы слишком часто зачинали детей, моя дорогая, вот в чем причина.

Сесилия закусила губу. Более всего ненавистны ей были моменты, когда супруг принимался настаивать на своем, как упрямый мул, а вдобавок приплетал к этому всякие неприличные рассуждения.

— Итак, вы против того, чтобы Ричард стал, как и полагается, епископом? Что за участь вы ему уготовили, милорд?

— Скажем так, сердце мое: я не желаю его принуждать. Пусть сам сделает выбор. Видит бог, мы не так бедны, чтобы не найти самому младшему своему отпрыску достойное поприще…

— Разве вы забыли, что были предсказано при рождении этого урода? — резко и жестко спросила герцогиня.

Герцог, только-только присевший, вскочил.

— Это уж слишком, миледи, слишком! — взорвался он, в гневе приближаясь к супруге. — Это уже ни на что не похоже! Вы сами распространяете байки, выдумываете небылицы, будто вы Дику вовсе и не мать! Что это такое, я спрашиваю? Надо же, каковы бабьи сплетни! — Отдуваясь, он погрозил пальцем: — Не спорьте больше со мной, Сесилия, ибо относительно Ричарда мы с вами никогда в суждениях не сойдемся! Помните свой материнский долг, а я позабочусь о сыновьях!

Такие вспышки ярости случались не часто, но когда все же случались, герцогиня знала, что следует отступить. Побелев, она чуть наклонила голову. Голос ее прозвучал холодно:

— Если это сделает вас счастливым, я выполню вашу волю в точности, милорд. Однако, мой господин, как бы вам впоследствии не пожалеть об этом.

Герцог помолчал, задыхаясь. Потом усмехнулся:

— Любопытно видеть вас, душа моя, в те минуты, когда дело касается Джорджа.

— Он мой сын.

— О, да. Однако не единственный. Прошу вас помнить об этом.

Широким тяжелым шагом он покинул опочивальню, дав понять, что проведет ночь в ином месте. Что ж, об этом Сесилия. Йоркская всегда сожалела менее всего.

…В тот же вечер сержант Джон Дайтон, повстречав своего воспитанника на лестнице, сказал густым басом:

— Пойдемте-ка со мной, мастер Дик. Я нашел кое-кого для вас.

— Ты… ты отыскал учителя, Джон? Правда?

— Да, милорд. Он с недавнего времени начальствует над лучниками у вашего отца. Молодой, но знает свое дело.

Я видел его по время турнира, да и вы, верно, тоже. Он неплохо показал себя. Это то, что вам надо, милорд.

Ричард, проволакивая ногу, стал спускаться вниз. Впрочем, он готов был пуститься в пляс ради такого случая! Ему долго пришлось ждать, покуда Дайтон подыщет кого-нибудь подходящего, раз уж Уорвик, учивший всех братьев Йорков, отказал самому младшему из них. И, между прочим, не просто подходящего надо было найти, а стоящего! Дик хотел обучаться у настоящего мастера и освоить все не хуже других — верховую езду, и копье, и мечи всяких мастей, и секиру, и боевую цепь, словом, всякое оружие, какое только существует! Не помня себя от волнения, Ричард порывисто обернулся, взглянул на сержанта:

— Дайтон, а как зовут этого рыцаря?

— Сэр Ричард Рэтклиф, милорд. Как видите, он ваш тезка. г Честное слов, никогда Дайтон не чувствовал себя более довольным, чем сейчас, когда читал безграничную радость в глазах воспитанника. О, на этом мальчугане рано поставили крест — он умнее всех своих братцев, черт побери, острее на язык, толковее, а внутри у него будто бес сидит! Да, неугомонный бес! Говорят, в науках мастер Дик один из первых, да и в рыцарском искусстве тоже свое наверстает.

Вот этому Дайтон искренне радовался. Вовсе не честолюбивые соображения и не жажда заработать заставляли его так истово присматривать за юным Ричардом, стелить ему постель, чистить одежду, растапливать камин — нет, он делал это, повинуясь какому-то глупому, но сильному сентиментальному чувству. Нравилось ему упрямство и дерзкий дух, сидящие в Ричарде. И если бы Дайтон позволил себе мыслями вознестись уж слишком высоко, то подумал бы, что Дик Плантагенет сделался ему вместо сына.

Сэр Ричард Рэтклиф сидел внизу со своими лучниками, распивающими добрый эль и кисленькое винцо. Ему было двадцать три года, у него было узкое лицо, обрамленное мягкой короткой темной бородкой, длинный нос с крутой горбинкой.

Происходил он из хорошего, но бедного рыцарского рода, слова выговаривал с легким северным акцентом, свойственным всем выходцам из Рэйдинга.

Увидев Дайтона и младшего из сыновей Йорка, Рэтклиф в замешательстве поднялся, оправляя простой дублет из буйволовой кожи: ему доселе казалось, что именно его позовут к Ричарду Йорку, а не Ричард Йорк сам явится к нему.

— Спокойно, спокойно, сэр Рэтклиф, — сказал Дайтон, — ничего удивительного. Мастер Дик часто здесь бывает — вы же видите, к нему все привыкли.

Действительно, герцогские лучники и стражники так привыкли видеть Дика у себя внизу, что уже не смущались его присутствием, и как всегда балагурили и выпивали. Дайтон и Дик присели к столу, Рэтклиф тоже занял свое место. Ричард какое-то время с любопытством его разглядывал: ей-Богу, этот темный дублет делал сэра Рэтклифа похожим на обыкновенного наемника, такого, как многие, и если бы не золотистый рыцарский поясни как не поверишь, что он из благородного сословия. Чуть поведя левым плечом — тем самым, что было выше — и как бы нарочно указывая на свой недостаток, Дик резко, затаив внутри волнение, спросил: