— Я всего лишь одна из дочерей простого рыцаря, ваше величество, — сказала девушка, — и весьма благодатна вам за это предложение. Для моей бедной матушки, несомненно, будет большим облегчением узнать, что я удачно вышла замуж.

— Стало быть, дело решено, — сказала королева, тоже испытывая облегчение, — ибо Джон Грей, конечно же, не откажется от такой партии. По крайней мере, я позабочусь, чтоб он был доволен. Будьте спокойны за свою судьбу, леди Вудвилл. Я так же считаю долгом позаботиться и об остальной вашей семье, и если у вас есть сестра, уже достигшая нужного возраста, возьму ее в свою свиту на ваше место.

«Надеюсь только, она окажется не так хороша собой», — добавила Маргарита про себя. Фрейлина, поцеловав королеве руку, удалилась.

Если бы Маргарита Анжуйская знала, что девушка, чей брак она лично устроила, двенадцать лет спустя станет королевой Англии и займет ее место в опочивальне Вестминстера, она, наверное, не усердствовала бы так. Но нити судьбы спутать невозможно, и королева сейчас, сама того не понимая, подготовила собственное падение и будущую случайную встречу чаровницы Лиз со следующим английским венценосцем под дубами Феррерс Эв Гроби.

В тот вечер она не думала больше о Лиз Вудвилл. Было много забот и помимо этого. Следовало поразмыслить над тем, что ожидает Ланкастеров в будущем, задуматься над судьбой своего новорожденного сына, возблагодарить Господа за чудесное избавление и, конечно же, горько-горько зарыдать от того, что лорд Сомерсет по-прежнему не возвращается из Франции. Столько событий стряслось без него, и таким полным было отсутствие от него вестей, что порой Маргарита думала: а уж не был ли он сам лишь плодом воображения? Если он существует, то почему же не едет? Только маленький Эдуард был доказательством, что Эдмунд Бофор находился когда-то рядом с королевой, любил ее и клялся в верности. А теперь… теперь Маргарите всерьез казалось, что его уже никогда не дождаться.

И в тот же поздний октябрьский вечер, когда моросил дождь и Лондон был окутан непроницаемым туманом, подъехал к Вестминстеру герцог Сомерсет, будто желая преподать урок всем, у кого не хватило веры ждать и надеяться.

Первый гонец, посланный к нему, действительно затерялся в неведомых далях. Второй, торговец Томас Кук, пересек Ла Манш и исполнил поручение Маргариты Анжуйской. Три дня на море бушевала буря. Да что там говорить, в октябре даже заядлые рыбаки сворачивают паруса и отправляются на зимовку, ибо пролив становится опасным. Когда, наконец, удалось отплыть из Кале, ветер оказался не попутным, и корабль прибило к кентскому побережью, кишевшему сторонниками герцога Йорка. Там когда-то закончил жизнь от рук наемных убийц герцог Сеффолк, и там же небольшая свита Сомерсета была атакована разбойничающими молодчиками графа Уорвика. Лишь отбившись от них и пустив лошадей в карьер, Сомерсету и его людям удалось достичь Лондона в среду 6 октября 1451 года.

Не заботясь уже о приличиях и осторожности, Эдмунд Бофор шел по коридорам дворца, к покоям королевы, минуя посты охраны, переступая через спящих на полу слуг.

Пажи и стражники, дежурившие у комнат Маргариты Анжуйской, вскочили, услышав звон шпор, и сонно хлопали веками, не скрывая испуга от неожиданного появления грозного герцога. Остановить его никто не посмел. Он вошел к королеве свободно, как супруг, и фрейлина, сидевшая рядом с ложем Маргариты, едва узнав его, бросилась прочь и исчезла за низкой дубовой дверью.

Маргарита вскинулась и села на постели. По лицу ее разлилась молочная бледность, глаза широко раскрылись, когда она увидела высокую темную фигуру, приближающуюся к ней.

Он был небрит и грязен. Несколько дней кряду ему довелось провести то под снопами морских брызг, то под осенним дождем. Грязь летела из-под копыт коня на одежду герцога во время бешеной скачки. Сомерсет был, наконец, не очень-то похож на того, прежнего вельможу-щеголя, черные доспехи добавляли ему мрачности, он весь пропах лошадиным потом и дорожной пылью. И все же она в неистовом порыве бросилась к нему, будто мощная сила подтолкнула ее, крепким, горячим кольцом рук обхватила его шею и, не выдержав, зарыдала, содрогаясь в его объятиях. Железные доспехи были холодны, но она чувствовала жар его сердца даже сквозь них.

Ибо это был он, Эдмунд. Единственный мужчина в ее жизни. И только на его груди она могла позволить себе заплакать.

Он хотел увидеть сына. Маргарита, втайне сознавая, что эта их встреча — крайняя неосторожность, почти что безумие, тем не менее, сама, босая и полуодетая, сбегала в соседнюю комнату и на цыпочках, чтоб не разбудить нянек и кормилицу, принесла ребенка. Впрочем, незамеченной она вряд ли осталась, просто никто не посмел ничего сказать… Да и сама она предпочитала, чтобы о ней Бог знает что думали, лишь бы хоть несколько часов провести с Эдмундом. Она так страдала все эти дни, не имея такого советчика, как он! Лишенная любимого мужчины…

И, наконец, помимо обсуждения дел государственных, Маргарите по-женски очень хотелось похвалиться своим дитя.

Она была рада, что он так внимательно, задумчиво, без всякой скуки глядит на малыша, словно изучает и хочет запомнить. Они долгое время молчали. Потом королева, зная, что от неприятностей все равно никуда не уйти, стала рассказывать о сложившемся положении, и слезы текли по ее лицу.

— Нам надо быть вдвойне осторожными, Эдмунд, — произнесла она напоследок, — иначе мы сами дадим оружие в руки Йорку. А нас, видит Бог, и без того есть в чем уличить…

— Какой прекрасный белокурый ребенок, — вдруг произнес Сомерсет. — У него светлая кожа… Он вырастет блондином, в этом нет сомнения. У него будут голубые глаза… Так что никто не докажет, что Эдуард — не сын Генриха.

Он мягко погладил ее по щеке:

— А что до осторожности, душа моя, — не тревожься об этом. Не пугайся того, что я сейчас скажу. Попытайся понять. Если мы хорошо обсудим это, ты поймешь, почему я… соглашаюсь на предложение Йорка.

— Позволить себя арестовать? — прошептала она.

— Именно.

Маргарита пришла в ужас. Всего несколько часов назад она выгнала Фокенберга из этой самой комнаты с превеликим позором и едва не была отравлена за это, а теперь? Как это возможно? Она зря пострадала? Сомерсет выслушал ее, потом усмехнулся, хотя усмешка была похожа на гримасу.

— Да, вы пострадали изрядно, миледи. Но… Мне думается, у нас сейчас нет особых шансов на победу, а воевать просто так, из упрямства, — это бессмысленно, дорогая моя. Тем более когда на кону судьба нашего сына. Главное сейчас — это чтоб ребенок стал принцем Уэльским. И вы должны быть не в изгнании или под судом, а рядом с ним, чтобы оберегать его. Нужны ли сейчас нам парламентские свары и всеанглийский позор?

Отвернувшись, он закончил:

— Надо отдать что-то, чтоб не потерять все.

Они вместе обсудили, как надлежит поступить. Если бы Бог был милостивее к ним, Сомерсет прибыл бы вовремя. Этого не случилось, позиции были потеряны, король перестал быть подмогой и превратился в источник неприятностей. Вся Англия требует назначить регента. Если ланкастерцы, обессиленные и разобщенные, начнут борьбу, Йорк ответит тем же, и это выльется в долговременные парламентские разбирательства. Не лучше ли отдать Норку одного-единственного человека, чтобы спасти многих, а главное — утвердить статус маленького Эдуарда?

— Нет ли способа представить людям Генриха так, чтобы они поверили, что он не совсем помешан? — спросил Сомерсет, ибо в этом способе была их последняя надежда. — Вопрос о регенте тогда отпал бы, и не надо было бы созывать Совет.

Маргарита покачала головой. Генрих — он как труп. Его вид таков, что любой убедится в его невменяемости. Да у него же слюна течет изо рта, он не способен говорить связно, только мычит… Нет, никто не поверит, что король в здравом уме.

— Стало быть, Маргарита, ты поставишь королевскую печать на приказе о моем аресте.

— Боже правый, — проговорила она, — но ведь в тебе — вся сила Алой Розы! Йорк знает об этом, поэтому и требует твою голову!