Пора идти, а то опоздаем на автобус. Сейчас мы увидим мир глазами ребёнка, каким я был.

Солнце цвета облепихи. Зонты. Мы стояли, вдыхая приторный запах сырой земли и влажного асфальта. Листья на деревьях светятся медным и золотым. Осколки лета. Они выцветают. Слоистые облака на льдисто-голубом небе похожи на разлитое молоко, которое продолжает растекаться. Атмосферные осадки лениво плывут по воздуху, отражаются в тёмных лужах-зеркалах. Кстати об этом. Люблю смотреть в большие лужи. В них всё перевёрнутое. Весь город стоит вверх ногами. Машины едут по перевёрнутой дороге вверх колёсами, дома стоят вниз этажами, пешеходы плывут на своих зонтиках. Перевёрнутый Лондон живёт своей зеркальной жизнью.

Светофор на перекрёстке мигает изумрудным светом. Красный автобус. Машина медленно ползёт по мокрой дороге и останавливается, с пыхтением раскрывая автоматическую дверь. Расплатились за проезд. Поездка до школы займёт около 10 минут. Пока я ворчу на холод и растираю замёрзшие руки, Томас ищет в рюкзаке пачку сырных палочек, которые он успел схватить со стола перед выходом.

Давайте снова посмотрим в окно.

Люди, как и всегда куда-то суетятся: спускаются в метро, спешат на работу, заходят в магазины. Прохожие идут ещё куда-то по своим делам, некоторые гуляют по тротуарам, романтично держатся за руки, сидят в кафе. Их не смущают ни огромные лужи, наполненные мутной дождевой водой, ни шумный, бурлящий поток, который несётся с самого начала улицы и разбивается фонтаном брызг о решётку ржавой канализации. Улицы набиты большими круглыми шляпами зонтов. Может быть, горожане хотят укрыться за ними от этой сырости?

И, кажется, словно ничего не изменилось. Будто все осталось прежним. И этот дождь, и эта улица, даже шёпот холодного ветра. Но это не так. Если бы она была здесь, то наверняка, ничего бы не узнала. Ни эту улицу, ни этот дождь, ни даже своих детей.

Наша остановка. Нехотя поднимаемся с тёплых сидений и выскакиваем из транспорта. Опаздываем. Идём широкими шагами по тротуару, огибая лужи и медленных пешеходов. Нам в лицо летят мелкие капельки, которые больше похожи на морскую кисею. Изморось. Влажность висит в воздухе, особенно ярко её можно почувствовать на стенках носоглотки при вдохе. Странное ощущение. Всегда представляю, будто вдыхаю кусочек облака.

Вы можете взглянуть на эту картину со стороны птичьего полёта. Посмотрите на эту серость! Среди хмурого холодного цвета можно заметить яркие пятна. Это дети. Дети, которые идут в школу. И мы тоже есть там. Я – в ярко-бирюзовом непромокаемом плаще, Томас – в прозрачном. Такой отстой. Он – тоже серое пятно.

«Ты самый скучный брат на свете» – думаю в тысячный раз.

Старая школа. Вялые рукопожатия с нашими друзьями, познакомлю вас с ними немного позже. Уроки. Тетрадь. Конспекты. Ручка почти закончилась, надо купить новую. Стопки новых книг и миллионы букв. Время пролетело незаметно. Мимо мелькают люди и часы. Устали. Едем домой.

Мы дома. Пыль на полках. Горшок с засохшим фикусом. Бедняга, я снова забыл его полить. Стаскиваю с плеч портфель и бросаю прямо в прихожей. Взгляд блуждает по стенам цвета лаванды и упирается в фоторамку. На большом металлическое блюде лежит нечто, похожее на плоский тёмный хлеб. На самом деле, это кекс. Неожиданно для самого себя, я улыбнулся.

И вдруг на несколько секунд я вновь оказался там, почувствовал запах выпечки и услышал, как старый плеер жуёт кассету.

ГЛАВА № 2

Джонатан Гетте

Я проснулся около полудня, лёжа на спине. Ещё несколько минут провёл в полудрёме, пока мне на лицо не прыгнул солнечный зайчик. Противный. Недовольно приоткрываю глаза. Кровать Тома стоит напротив моей. Она пуста. Солнце заглядывает в комнату через открытое окно, яркие оранжевые пятна дрожат на обоях. Южный ветер принёс с улицы запах полыни. Он горчит на губах. Сегодня последний день июля. Воскресенье. Мне 7 лет.

Решил лежать до последнего. Если я не показываюсь на кухне раньше часу дня, мама сама приходит, чтобы разбудить. Такая возможность бывает только когда у миссис Гетте выходной, сегодня как раз такой день. В остальное время за нами присматривала бабушка Долли. Мама работала воспитателем в частном детском саду. Она несколько раз пробовала брать нас с собой, но это всегда заканчивалось истерикой. Быть среди кучки чужих детей мне и Томасу категорически не хотелось.

Итак, мой план не сработал. Мама не пришла. Я ещё не потерял надежду и продолжаю упорно лежать. С первого этажа слышится какой-то шум. Напряжённо вслушиваюсь в звуки. Люблю подслушивать. Это мама возмущается, её рассерженный голос я узнаю где угодно. Судя по всему, она пыталась сделать просто немыслимое – накормить Тома нормальной едой. Даже находясь в спальне, я прекрасно слышал что происходит, каждое её слово. Хоть для этого мне и приходилось изо всех сил напрягать слух.

– Ешь суп. Ты съел всего 2 ложки.

– Но я не хочу суп, я хочу кашу.

– Ты же никогда не ешь кашу. Я сейчас приготовлю, а ты не будешь её есть. – Недоверчиво произносит она.

– Нет, буду! – Все мы прекрасно понимаем, что не будет. Это только короткая отсрочка от завтрака. Если подумать, уже слишком поздно для первого приёма пищи. Днём Том ел мало, или вообще не ел. А ночью мы совершали набеги на буфет, где хранились сладости, и съедали буквально всё.

Тут всё затихает минут на 6. Пока жду, вспоминаю, как этой ночью мы объелись засахаренного мармелада и горького шоколада. С нетерпением жду продолжения спектакля. Первым слышу голос брата.

– Мам, тут комочки… нет, я не буду её есть. – Наверняка после этих слов мой брат отодвигает тарелку с несчастной кашей. Даже через стену я ощущаю на себе гневный взгляд мамы.

Одно я знал точно – если Томас не перестанет упорствовать, мама скоро взорвётся. А в гневе это очень страшная женщина. Но я знал ещё одну вещь – Том не заткнется. Он будет до последнего доказывать свою точку зрения, хоть и знает, что ему хорошенько влетит. Более того, брат всегда цеплялся к любой мелочи. С годами эта привычка не изменилась.

– Я тебя сейчас прибью. ЕШЬ КАШУ, Я СКАЗАЛА! – Приказным тоном.

– НЕ БУДУ! – Рявкнул на неё в ответ этот мелкий засранец.

Я спрятался под одеяло.

– Я сейчас надену эту тарелку тебе на голову. Закрой рот и ешь. Сейчас же. – Голос мамы стал пугающе тихим, с ярко выраженными стальными нотками. Она на грани бешенства.

– А как я могу есть, если мой рот будет закрыт? Я же не могу запихнуть эту кашу себе в рот, если не открою его. – Язвительным тоном произносит мальчишка. Да, Том совсем не изменился. Такой же вредный маленький говнюк.

Страшно. Очень страшно. Дальше в кухне нависает короткая пауза. И кульминация – звук отодвигаемого стула. Маминого стула. Нет ничего страшнее, чем этот скрежет.

– Нет, я передумал! Я буду кашу, могу ещё и суп съесть! – Выпалил мальчик. Я мог только догадываться, что послужило причиной такой резкой капитуляции. Скорее всего, непослушный ребёнок просто испугался наказания за свою дерзость и решил отступить, пока не стало слишком поздно.

Далее слышится то, что заставляет меня вздрогнуть.

– ДЖОН! – Она выбрала более эффектный способ, чтобы меня разбудить. Одного лишь слова хватило для того, чтобы я вскочил с кровати и уже через 10 секунд стоял возле женщины.

– Доброго утра, мамочка. – Произношу, заглядывая ей в глаза.

– Доброго полудня, малыш. Ты хорошо выспался? – На удивление она абсолютно спокойна.

Краем глаза я замечаю недовольного Томаса, который ковыряет ложкой кашу. А рядом с ним стоит тарелка супа. Едва успеваю подавить смех, который застрял в горле при виде страдальческого лица брата. Том запаниковал и этим загнал себя в ловушку.

– Да, мамочка. Можно мне суп? Пожалуйста. – Сейчас Джонатан Гетте может быть только паинькой.

Её левая бровь вопросительно дернулась вверх. Мама удивленно смотрит на меня, пытаясь понять, с чего вдруг я такой вежливый.