245

Ушла любимая моя, я одиноко стал страдать.

Кровоточит моя душа, сердечной боли не унять.

От близких отказался я, ей в жертву я друзей принес, —

Не знаю, перед кем теперь мне скорбь разлуки изливать.

И вслед за ней и вкруг нее идут влюбленные толпой,

Но средь избранников, увы, мне место не дано занять.

Доколь напрасно счастья ждать от переменчивой судьбы?

Удел мой — голову склонить и всё возлюбленной прощать.

Всех, кто любить ее посмел, она измучила вконец,

Молю ее лишь об одном: о, продолжай меня терзать!

Будь милосерден, лекарь мой, пронзивший сердце острием:

Чтоб кровью я не изошел, стилет не надо вынимать.

И слезы бедного Джами струятся, как река Аму,

В слезах покинул он Герат, с тех пор не устает рыдать.

246

Ты ушла не простясь. Ты покинула дом,

Оглянуться забыв, будто я незнаком.

Поспешила в дорогу, влекома мечтой,

На несчастного глянуть считая грехом.

Я был верным рабом, стерегущим порог,

Ты ушла, не подумав, что станет с рабом.

Как слеза по щеке, торопился я вслед,

Ты надменно прошла с равнодушным челом.

«Посмотри на страдальца! — я тщетно просил,

Обреченно молил лишь о взгляде одном: —

С пролетающей птицей привет передай,

Весть одну с мимолетным пошли ветерком!»

Ради этой мятежной и гордой души

Отдал душу Джами, не жалея о том.

247

Доколе кровью исходить, о сердце?

Потоки слез кровавых лить, о сердце?

Ты, со слезами глаз перемешалось,

Рвешь вместе с ними жизни нить, о сердце.

Из края в край меня по свету кружишь,

Доколе этот путь вершить, о сердце?

Ты любишь ту, что на Лайли похожа, —

Маджнуна путь тебе торить, о сердце!

Мир таинство любви творит издревле.

Чем можешь землю одарить, о сердце?

Сто нежных гурий ты околдовало,

Всех жаждешь ты приворожить, о сердце.

Джами томится в скорби и печали.

Что делать мне, как дальше жить, о сердце?

248

Язык — толмач, слова — рабы, их смело подчинило сердце.

Ту речь, что мы произнесли, в глубинах породило сердце.

Весь мир и зримое кругом: земля, небесный окоем —

Частица малая того, что в суть свою вместило сердце.

Все проявленья бытия, твою тоску, любовь твою,

То, что написано пером, — волнуясь, сотворило сердце.

Оно — разящая стрела, что луком пущена была,

Рука нам только помогла, но метко цель пронзило сердце.

Познанья дивное вино, что богом пить запрещено,

Его вкушают мудрецы, в него вложило силу сердце.

Свободный от запретов, тот раскрепощенной мысли плод

В своем единственном саду тайком от всех растило сердце.

Джами, ты высказал слова. В них проявленье божества,

Посланье духа самого, что до поры таило сердце.

249

До чаши неба невзначай коснулась пальцами луна —

И песня радостной любви влюбленным сделалась слышна.

Уходит месяц на закат, хмельной от праздничных услад, —

Со мной из чары золотой испей пурпурного вина.

Вино, что ты продашь в тиши, ценней, чем проповедь ханжи.

Ханжа, милей мне торгаши — в них безыскусственность видна.

В одном тебе преуспевать: грехи чужие обнажать, —

Коль их не сможешь замолить, то сам греховен ты сполна.

Знай: недостойно мудреца нам болтовней смущать сердца,

Мудрец и молча говорит, — в молчанье мысли глубина.

Коль в жизни ты не преуспел, людские души не задел —

Себя сумей преодолеть, нам леность духа не нужна.

Джами, на слабеньком огне не сваришь пищу в казане,

Пройдут года, он закипит и раскалится докрасна.

259

Ты нашла себе другого, как теперь мне поступить?

С кем об участи печальной ныне стану говорить?

Мне друзья чужими стали, очерствели их сердца,

Враг стал другом, — всё смешалось, ничего не изменить!

Мы опишем наши чувства на пергаменте лица,

Если нам перо придется с кровью слез соединить.

Нам твердили, что кумиры — воплощенье красоты,

Ты своею красотою мир сумела ослепить.

Объяснить иносказанье вдруг потребует ходжа:

Мысль запрятана глубоко, как невидимая нить.

Я бушующей стихией счел могущество стиха,

И другого океана нам нельзя вообразить.

Современники глухие не поймут тебя, Джами,

По ступеням отрицания в ночь сойдем, чтоб вечно жить.

251

Друг виночерпий, поспеши, пора нам речи прекращать,