Войди, как свет, в мои зеницы, на миг мне зренье возвращая,

Потом ступай к друзьям, пируй! И пусть тогда, тобой покинут,

Джами, забытый, умирает: им пройдена тропа земная.

142

Узкоглазая смутьянка мой похитила покой.

На ее кабе в обтяжку блещет пояс золотой.

Красотой, походкой, статью это пери — скажешь ты.

Но нигде не встретишь больше и строптивости такой.

Не дождусь я встречи с нею. Поцелую, может быть,

Легких ног ее подошвы, после смерти став землей.

Кровь мою пролить ты хочешь? Я пощады не прошу.

Сшит мой саван погребальный, меч буланый под рукой,

А моих страданий повесть перепишут брызги слез

На листках травы, проросшей из того, что было мной.

И пускай развеют ветры по лицу земли мой прах,

Будет каждая пылинка веять прежнею тоской.

Не унять мне жженья в сердце и ничем не потушить,

Кроме смертного напитка, кроме гибели глухой.

Ты, смеясь, проходишь мимо и не знаешь обо мне,

Как в слезах тебе я счастья у небес прошу с мольбой

Боже мой, во что же верить безнадежному Джами,

Коль уйдет он обойденный и невзысканный тобой?

143

Зорче видят мои зеницы, чуть к ногам твоим припаду;

Ты прекрасна. Пусть твой завистник на себя накличет беду

И какая радость счастливцу, что увидит твое лицо

Сквозь листву, когда на рассвете ты в своем проходишь саду.

Как ты милостива со всеми, как улыбкою всех даришь,

Только я ни капли участья у тебя в душе не найду.

Чем сожжен я, свеча Чигиля, ты тогда лишь сама поймешь,

Коль сто раз, как я, одиноко встретишь утреннюю звезду.

Пусть ответа я недостоин, если молвлю тебе: «Салам!» —

Не гневись на слова привета, улыбнись мне хоть раз в году.

О, доколе безумье страсти? О, доколе пить свою кровь?

О, когда же из бездны позора и погибели я уйду?

Мне рассудок твердит: «Султанши не общаются с бедняком.

Так зачем свою жизнь ты губишь и такую терпишь страду?»

— «Замолчи, презренный рассудок! — отвечает ему любовь. —

Я стремлюсь к ней — и пусть в безумье, но живу с надеждой в ладу!»

Я не знаю — твой пес последний или твой невольник Джами?

Я — твой раб, с серьгою рожденный, я твоих повелений жду.

144

Освободясь от нашей скорби, она от нас ушла,

Но скорбь осталась в нашем сердце, горька и тяжела.

Она росла в саду, как пальма, но хлынул вдруг поток,

И пальму вырвала из сада слепая сила зла.

Тот, кто цветенья этой пальмы лишился в день тоски,

С трудом поверит в то, что где-то другая расцвела.

Найти, я знаю, невозможно мне с помощью людей

То место, где она сокрытый приют себе нашла.

Светильник сердца погасило, дохнув, небытие, —

Так разве может быть для сердца печали ночь светла?

Поскольку ты, Джами, согнулся под бременем разлук,

Ты ждешь, чтоб вечный сон коснулся и твоего чела.

145

Всё здесь: и сад, и блеск ручья, и вот он — кубок для вина,

Встань, кравчий, здесь запретов нет, немыслимо не пить до дна.

И если в келье у себя старик молитвой упоен,

То я — вином. Со мной оно, им упиваюсь допьяна.

К губам ты чашу поднесла, — я ж в упоенье не пойму,

Что это? Алость губ твоих? Иль просто чаша так полна?

В силок густых твоих кудрей попала не одна душа,

Колечком зульфа твоего душа, как птица, пленена.

Не стоит обнажать клинок, чтоб сердце надвое рассечь,

Тебе достаточно разок взглянуть и жертва сражена.

Ты искушенным не толкуй о высших тонкостях любви,

Простые люди тут, зачем им говорить: «Любовь сложна!»

Джами тобою опьянен, забыл вино и кубок он,

И ни к чему они ему. Здесь пир любви — сама она!

146

Ну, кравчий, колесо небес пошло, как пожелали мы.

Дай блеска солнцу, свет его увидим хоть в бокале мы!

Неси же алого вина, давай его сюда скорей,

Покорен нам небесный Рахш, коня времен взнуздали мы!

И той гюрчанке поднеси одну-две чаши, пусть спьяна

Воздаст судьбе за муки те, что в жизни испытали мы.

В источник сада красоты вернула вновь поток воды

Та, стан которой — как туба, чью гибкость увидали мы.

Взыграла попугай-душа и заблистала, как павлин,

От фарра птицы Хумаюн, что в сеть свою поймали мы.

То на закате пью вино, то на заре опохмелюсь,

Смотри — раденья день и ночь себе в удел избрали мы.

Джами, восславив сладость уст, как будто сахар наколол.

Да не умолкнет песнь души для той, что восхваляли мы.

147

Учитель, до каких же пор с зари и дотемна

Моя газель должна все дни быть в школе пленена!

От свежей зелени луга сверкают, как парча,