Дай отдохнуть ей, с нами пусть побегает она.

Зачем еще, чему ее ты хочешь научить,

Когда с рождения она была умудрена.

Куда ни ступит — зазвучит молитвой за нее

Сердечный возглас: «Боже! Как умна, ловка, стройна!»

Да только губ ее вино, увы, запрещено.

Ходжа, без милости такой нет вкуса у вина!

Вчера я дал себе зарок не помышлять о ней,

Но понял, увидав ее, что клятва неверна.

А у Джами от этих губ душа кровоточит,

Как чаша кровью — до краев душа его полна.

148

О друг, спеши к лужайке поутру, когда заря румяна!

Прибила пыль полночная роса, цветы благоуханны.

Доска земли расписана рукой чигильских живописцев,

Чья кисть творит на досках красоту во славу истукана.

К чему молить о тени облака, коль тень ракит и вязов

Зовет, манит к журчанью ручейка прохладою желанной?

И розами, конечно же, пленен тот радостно-беспечный,

Кто, как бутоны, сердце распахнул, проснувшись утром рано.

Не потому ли покраснел тюльпан, что, с розами пируя,

Он, посрамленный, увидал пустым свой кубок филигранный?

И коль тиран — усердный мухтасиб — не разобьет кувшины,

Его иные происки сочтут подарками тирана.

Прелестно утро! Чистое вино друзей пьянит приятно,

И тем Джами сегодня пристыжен, что он один не пьяный.

149

Нет вина веселья в чаше неба, да и надо просто быть глупцом,

Чтобы думать, будто может в чаше быть вино, коль чаша кверху дном.

Лишь невежда называет счастьем выгребную яму — этот мир.

Так ребенку кажется опухший сановито-важным толстяком.

Никому не сшила одеянья из нетленной вечности судьба.

Жизнь — халат парадный, жаль — короткий, и к тому же сшит непрочным швом.

Ветке, перегруженной плодами, угрожает камень подлецов.

В этом мире счастлив неимущий, что забот не знает ни о чем.

Перед нами узкая дорога, ночь темна, разбойники вокруг.

Проводник в дороге жизни нужен, чтоб с пути не сбиться непутем.

Пусть садовник в юности прививки сделает, как саженцу, тебе,

Коль вкусить хорошее мечтаешь в сем саду, давно поросшем злом.

Кто, Джами, над бренностью вознесся ив пути утратил «мы» и «я»,

Может быть по внешности началом, а по сути может быть концом.

150

Надолго ль мне даны в удел терзанья:

Твои отказы, спешка, опозданья?

Во тьме груди моей тебе не место,

Ступай в глаза, живи среди сиянья!

Из-за тебя сочится кровь по каплям,

Но нет в тебе ни капли состраданья.

Сдержи коня! Он высекает искры,

Моя ж душа готова к возгоранью.

О, не зови розарием упиться,

Не одаряя розами заране!

Тебе пристала ткань из нитей сердца,

Твой стан раним и самой легкой тканью.

Пройдешь, Джами кровавыми слезами

В тюльпан твое окрасит одеянье.

151

Зову, приди! Уж сбросил сад ночное облаченье,

Зефир коснулся лепестков рукою дуновенья,

Повеял нежностью твоей и розовою амброй

И вместе с птицею весны меня поверг в смятенье.

С ветвей осыпало капель серебряных дирхемов

К ногам полураскрытых роз его прикосновенье.

Заря любовно помогла бутонам снять сорочки

И встретить солнце в наготе, исполненной томленья.

Безумны только облака, достойные упрека

За то, что в стекла пузырьков швыряет град каменья.

Испачкал мускусом тюльпан не потому ли чашу,

Что знает: с мускусом вино намного совершенней?

Джами, вдевая в уши роз бесценнейшие перлы,

То с неба падает роса иль из твоих творений?

152

Зонтик от солнца под куполом неба весенние тучки раскрыли,

На изумрудной подстилке тюльпаны-рубины шатры водрузили.

Что о тюльпане сказать? Он блестящий красавец в багряной рубахе,

Свежею кровью убитых влюбленных смочивший подол в изобилье.

Нет, я не то говорю. Он красавец, взметнувший над травами пламя

Огненных ран умерщвленных сердец, чья нетленна любовь и в могиле.

Донышко чаши его золотое обильно присыпано чернью,

Точно Заххак забросал Фаридуна сокровища черною пылью.

Диву даюсь, наблюдая, как ветер на воду наносит узоры,

Сотни рисунков — без чар колдовства, без малейших усилий.

В зеркале вод отражение трав с рамкой, тронутой патиной, схоже.

Зеркало плеса — сиянье сердец, тех, с которых печаль соскоблили.

Ночь лепестковой чадрою завесила сад, чтобы утром просохла,

После того как ее постирала в ущербного месяца мыле.

Падает в чашу тюльпана роса, и бессмертные строки о камне,

Брошенном в чашу Маджнуна Лайли, зазвучали воскресшею былью.

Слово твое, о Джами, на весах дружелюбия взвешено точно.