Чтоб лилия в этом саду не хвасталась: «Как я бела!»

Ты пей мою кровь — не вино, но сердце больное не тронь!

Зачем разбиваешь сосуд, откуда вина испила?

Зачем ты, о ветер весны, о розоволикой поешь?

Доколь мне любовью гореть, коль сердце сгорело дотла?

Узнав, что я болен, она прочла надо мной фатиху,

Но власти недуга с меня заклятьем своим не сняла.

И пусть она меч обнажит, Джами, чтоб пролить твою кровь,

Ты шею склони, чтоб она свершить свою волю могла.

137

Как было б славно, если б нас от нас самих спасли пока

Цветущей юности краса и светлый разум старика,

У первой — прелесть, цвет весны, что украшает всю страну,

Успокоение дарит второй, чья мудрость высока.

Где я от самого себя без них защиту обрету?

О господи, прости меня, и так судьба моя тяжка!

Чтоб о влюбленных говорить, особый надобен язык.

Увы! Здесь моего никто не понимает языка.

Всё, что не о живой любви с минбара говорит ваиз, —

Всё это вздор, и болтовня, и многоречия река.

Навек ушли Маджнун с Лайли, но всем влюбленным, как завет,

Благословенная о них осталась повесть на века.

«Джами, кто разум твой смутил, опору веры сокрушил?»

Луна в кулахе набекрень, что так насмешливо дерзка.

138

Твои глаза приносят в мир смятенье.

Склони глаза к поникшему в моленье.

Увы! Твоих бровей туранский лук

Без промаха разит, без сожаленья.

Весь мир тебе сокровища дарит.

Душа живая — всё мое даренье.

Я — пес твой. Ты порой бросаешь кость

Мне, как небесное благословенье.

Основа нити истинной любви —

В твоей красе, в любом твоем движенье.

Ты любишь видеть слезы? Я пролью

Потоки слез, как вешних вод кипенье.

Учась у черных кос, обрел Джами

И вещий взгляд, и тонкость разуменья.

139

На улице виноторговцев придира некий восхвалял

Того возвышенного мужа, что в мейхане запировал,

Который от сорокалетних постов и бдений отрешился

И сорок дней у винной бочки пристанища не покидал.

У Джама был волшебный перстень, и, силой перстня одаренный,

И смертными, и царством джиннов он полновластно управлял.

Приди, налей вина, о кравчий, чтобы волшебным перстнем Джама

Нас одарили капли влаги, сверкающие, словно лал.

Когда ты за подол схватился того, к чему всю жизнь стремился,

Взмахни руками, как дервиши, кружась, покамест не упал.

Душа, свободная от злобы, способна тосковать о милой,

Цветок возвышенной печали не в каждой почве прорастал.

Ты не скликай, о шейх почтенный, отныне нас к своим беседам!

У нас теперь иная вера и толк иной отныне стал.

Когда б михрабом поклоненья для верных были эти брови —

Весь город пал бы на колени и лбами к полу бы припал.

Джами отныне возвеличен пред знатным и простолюдином,

Так ярко он в лучах любимой достоинствами заблистал.

140

Надеюсь, будут иногда твои глаза обращены

На тех, что навсегда тобой до смерти в плен уведены.

Сиянье твоего лица меня заставило забыть,

Что славился когда-то мир сияньем солнца и луны.

Что стройный кипарис в саду пред статью стана твоего?

Со стройной райскою тубой тростинки будут ли равны?

Коль кроме твоего лица увижу в мире что-нибудь,

Не будет тягостней греха и непростительней вины.

Но если впрямь согласна ты моих заступников принять,

То эти слезы, как гонцы, к тебе теперь устремлены.

Как горестен мой каждый вздох, свидетельствует сам рассвет, —

А ведь свидетельства его и неподкупны, и верны.

Что за огонь в груди Джами, о чем опять вздыхает он

И неутешно слезы льет среди полночной тишины?

141

Ты вся на диво соразмерна. Ты — удивительно какая!

О, как ты изумляешь сердце и утешаешь, обжигая!

Прищуром глаз — беда и смута, ты станом — кипарис садовый.

Твой рот — рубин, в котором сахар. Лицо твое — свеча ночная.

Я истекаю кровью сердца, тоскуя о тебе без меры.

О, сжалься же над тем, кто гибнет, жизнь от любви к тебе теряя.

Меня сразил недуг разлуки, но ведь тебя же не убудет,

Коль ты придешь ко мне и спросишь. «Что за болезнь в тебе такая?»

Лишенный чаши милых лалов, я чаши глаз не осушаю.

Раскрой уста в улыбке сладкой, меня пред смертью утешая.

О, господи, как ты прекрасна! Смятенье и столпотворенье

Начнется в городе, коль выйдешь из дома, юностью блистая.

Любовь опоры укрепила, но рухнули столпы рассудка.

«Ко мне, на помощь, помогите!» — кричу, в отчаянье взывая.

Покинут я тобой, и темной и тесной стала келья сердца.