Праведней благочестивцев, чья душа окаменела?
Не у тех, кто нижет четки, ты жемчужину отыщешь,
Ибо раковиной служат ей ладони винодела.
Соловей, над робкой розой не кружи — таких скитальцев
Толпы здесь прошли и скрылись из цветущего предела.
Только нежно, будто строчки дружеского их привета,
Под кустом багряным травка для тебя зазеленела.
В нераскрывшемся бутоне запечатано посланье
От израненного сердца, что любовью пламенело.
Жжет тоска Джами, и пламя не залить слезами.. Ливню
Не отмыть тюльпан, чье сердце от ожога потемнело.
94
Я не участвую в пирах не потому, что я аскет:
Не шумным радостям пиров, а горестям принес обет.
Нет, недостоин и атлас царя устлать дорогу к ней!
Всевышний, рвани дервиша не дай напасть на этот след!
О дерзкая! Ты не стыдись своей привычки мучить нас —
Привык не обижаться тот, кто верою в тебя согрет
Молитва у меня одна «Моя царица красоты
Да будет век ограждена от злого умысла и бед».
С терпеньем и рассудком я был связан узами родства,
Но навсегда с родней порвал, когда любви увидел свет
Пришел нейсан, и мутных вод потоком залит этот дом:
От сердца слезы поднялись к глазам, у них кровавый цвет.
Пусть чарой обнесут Джами! Одну лишь сердца кровь он пьет
Другого красного вина для сердца раненого нет.
95
Сладкоязычный попугай, тоской объят, забыт,
Когда твой рот нам истый рай земных услад сулит
Ты нами не пренебрегай — привыкли мы к тому,
Что твой, столь благосклонный, взгляд блаженство всем дарит.
Ты сердца разломай ларец, а в нем один лишь клад —
Жемчужина мольбы, что я шептал стократ, — сокрыт.
От жажды губы запеклись, хотя потоки слез
Печальный ключ очей моих, что кровь таят, струит.
В шатре желаний стан ее столбом опорным стань,
А стен края пусть черных кос тугой канат крепит.
Кто чист душой — в стране любви высокий ищет пост,
Дурному — низкий по душе, его разврат манит
Низвергла знамя мудрецов любовь, и флаг Джами
Над станом, где безумья стон и боль царят, парит.
96
На могильной плите моей строки и скупы и строги,
Но прочтешь ты о горе влюбленного в каждом их слоге.
На пороге твоем был я, пламенный вздох исторгая, —
Лишь у пса твоего и остались на память ожоги.
Вплоть до Судного дня солнце скроется, если на полдень
Ляжет тень моих горьких ночей, проведенных в тревоге.
Наводнение слез было вызвано бурей рыданий:
Я ведь знал, что обрушится дом моей скорби убогий.
Пыль с могилы моей, если б только ты ветром промчалась,
Проплыла бы, как быль о любви, о печальном итоге.
О царица наездниц! Зачем я увидел твой выезд?
Повод вели я выпустил, и подгибаются ноги...
Умер бедный Джами, а тебе не подумалось даже:
«Некто, страстью погубленный, пал у меня на дороге».
97
Когда из глины и воды творец меня лепил,
Я пламенем любви к тебе уже охвачен был.
О, если б мне досталась нить, связующая нас,
Разорванное на куски я б сердце снова сшил!
Хотя я милости твоей и начисто лишен,
Я знаю: чистотой любви тебе я буду мил.
Когда всему живому смерть предначертал творец,
Мне от жестокости твоей он умереть судил.
Не склонен к радости Джами — в тот изначальный час
На горе, крови и слезах мой прах замешен был.
98
Уехала моя подруга. Дойдет ли к ней мой зов?
Я кроме утреннего ветра найду ли к ней гонцов?
Я вправе ли писать ей письма, чтоб именем моим
Она могла украсить список своих покорных псов?
Сказала, душу отнимая: «Уста отдам взамен».
И вот, со мной не расплатившись, ушла в конце концов.
Я зерна слез моих напрасно разбрасывал всю жизнь:
Голубка нежная бежала от всех моих силков.
О, научи меня, охотник, как заманить газель,
Дабы желанную добычу принес мне долгий лов!
Я грубым жаром вожделенья был сотни раз сожжен,
Доколе ждать мне приближенья к сопернице цветов?
Джами, не спрашивай: «Откуда весь этот пьяный бред?»
Ведь кубок мой из хума страсти наполнен до краев.
99
Своенравна, остроглаза, с гневным, дерзким языком
Та, что на меня ни разу не взглянула и тайком.
Проливаю в граде муки горьких слез кровавый град
С той поры, как я в разлуке и с надеждой незнаком.
Пламя грудь мою сжигает. Если меч в нее вонзишь,
Станет сталь водой живою, освежающим глотком.
Глазом, полным восхищенья, будь мой каждый волосок, —
