И раскаиваться буду до скончанья дней моих.
Лишь с годами постигая смысл сокрытый ремесла,
Тайно слезы проливаю, еле сдерживаю крик.
Пусть от Кафа и до Кафа слов раскинулся простор,
Поиск верного созвучья вел не раз меня в тупик.
Рифмы, образы и ритмы так же трудно подчинить,
Как поймать рукою ветер, наклоняющий тростник.
И сказал я на рассвете вдохновенью своему:
«Мне мучительно с тобою каждый час и каждый миг.
Я устал гранить и мерить, находить и вновь терять,
Пребывать хочу в молчанье, отвратив от песен лик».
«О Джами, — в ответ услышал, — ты хранитель дивных тайн,
Ты богатствами владеешь, я раздариваю их!»
76
Кумир по-тюркски говорит, его не понял я пока,
Но я в плену у тюркских глаз и у чужого языка.
Сладкоречивым я прослыл, но устыжен тобою был.
Смутясь, я понял: речь моя от совершенства далека.
Пусть на груди моей горит полуокружный след копыт
Того коня, что вдаль унес так беспощадно седока.
Иные выставляют щит, который сердце защитит, —
Я бросил щит, мишенью став для всемогущего стрелка.
Я словно туча: смех мой — гром, и слезы хлынули дождем.
Но пламень сердца не зальет горючих этих слез река.
Когда б осмелился, я сам припал к божественным стопам.
Любовь безмерная моя неодолима и крепка.
Тебя отвергнет вдруг кумир — и рухнет сразу светлый мир,
В бесславье будешь пребывать, Джами, грядущие века.
77
Зачем не сразу умер я, зачем разлуку перенес?
И, словно смертного греха, стыжусь я этого до слез.
Я был неопытен, несмел, я только издали глядел,
Ни разу не поцеловал уста, что ярче вешних роз.
Соперник послан мне бедой, ему, измученный, худой,
Как кость собаке, я себя на растерзание принес.
Не сосчитать твоих рабов, чертоги стерегущих псов, —
Я жалкий раб твоих собак, твоих рабов покорный пес.
Страданья сладость я постиг, не зная радостей других,
Мне дела нет до дел мирских, до пересудов и угроз.
На мне не бархат, не атлас, не отводи в смущенье глаз:
Почетно рубище мое, горжусь я тем, что гол и бос.
Ты похвалялась пред людьми: «Гроша не дам я за Джами!»
Что ж, цену верную себе узнать мне ныне довелось.
78
Обо всем забыв на свете, сам с собой наедине
О тебе, томясь, мечтаю в предрассветной тишине.
Вновь в объятиях страданья бесконечно длится ночь,
Долгожданного забвенья не дождаться мне во сне.
Но, увидев в полном кубке отраженье уст твоих,
Я сознания лишился, и вина тут не в вине.
Состраданьем, как по струнам, мне по жилам провела,
И протяжно застонал я, уподобившись струне.
Серьги, кольца золотые так пленительно звенят,
Что, кольцо надев ушное, стал рабом твоим вдвойне.
Ведь совсем еще недавно были мы с тобой вдвоем,
Сладость ночи миновавшей возвратить хотелось мне.
Круговую чашу горя выпей, сердце, до конца.
«Пей, Джами, — сказало сердце, — пей со всеми наравне!»
79
Когда в мечети вижу я твоих бровей тугую нить,
Я, про молитвы позабыв, хочу колени преклонить.
Когда случается пройти мне мимо дома твоего,
Я райских гурий красоту готов насмешливо хулить.
Мне говорили — ты добра к страдальцам, сломленным судьбой..
Взгляни, как исстрадался я, — нет без тебя желанья жить.
Зачем живая мне вода из рук пророка самого,
Когда отраву уст твоих не доводилось мне испить?
Бросаешь ты подачку псам, что охраняют твой чертог...
Собакой у твоих дверей дозволь мне преданно служить!
От серебра твоих грудей мой лик стал золота желтей,
И золото и серебро теперь не стану я ценить.
Пес пожалел меня: «Джами, свои стенания уйми,
Не то от жалости к тебе я стану горестно скулить».
80
Встань, чтоб всё начать сначала! Чтобы стала жизнь ясна,
С чистым сердцем из бокала выпей терпкого вина.
Мы скупы на покаянье, но зато щедры в другом:
До краев наполни чару и бездумно пей до дна!
Лучше кубок, друг, со мною стоя выпить на пиру,
Чем томиться над Кашшафом от восхода дотемна.
В медресе налог не нужен, обойдемся без него,
Щедрым будь, виноторговец, наливай нам дополна.
Господин, зачем меняле наши деньги отдаешь?
Разорил нас плут меняла, от менял беда одна!
Что нам сетовать напрасно, что нам жаловаться зря,
Хоть гоненья и обиды испытали мы сполна.
От богатых одеяний пусть избавит нас аллах,
Для Джами хырка подходит, грубошерстна и бедна.
81