Всю боль мою поведает свирель.

Умерший с человечеством в разлуке,

Услышит Кайс те горестные звуки.

Ответит он на песнь моих костей

Стихами, что сильнее всех смертей.

До дня восстания из мертвых будем

Беседовать, не подчиняясь людям.

Когда же мертвые восстанут вновь,

Мы в мире утвердим свою любовь,

Мы обретем живительные силы,

Рука в руке, мы выйдем из могилы.

Как повелит господь — в любом краю,

Нам всё равно — в аду или в раю,

Найдем приют и будем жить беспечно,

Друг другом будем наслаждаться вечно».

Сказав, Лайли вступила в свой шатер:

Тень скорби над стоянкой он простер.

Покуда не ушла из мира вскоре,

Она всё время пребывала в горе...

Кто в этом мире боли и обид

Из-за разлуки с другом не скорбит?

О боже, мы с мольбой вздымаем руки:

Избавь сей мир от горечи разлуки!

ДАЙЛИ ЗАБОЛЕВАЕТ, УЗНАВ О СМЕРТИ МАДЖНУНА; БЛИЗКИЕ СОВЕТУЮТ ЕЙ НЕ ПРЕДАВАТЬСЯ СКОРБИ, НО ОНА ОТВЕЧАЕТ, ЧТО ВЕРНА МАДЖНУНУ И ПОСЛЕ ЕГО СМЕРТИ

Измучилась Лайли, не зная сна,

От слез кровавых, как тюльпан, красна,

О друге плакала, полуживая,

О камень кубок жизни разбивая.

Увы, цветок беспомощно поник,

Увы, померк желанный лунный лик.

Уже давно не знали косы гребня,

Давно усма ей не была потребна.

В конце концов ее сломил недуг,

И розы щек он уничтожил вдруг:

Похищено здоровье лихорадкой,

Все краски отняты у жизни краткой.

Ожог в душе, и на губе — ожог.

Запястья у нее спадали с ног.

Уткнув лицо в подушку, обливалась

Слезами; ложе стрелами впивалось

В нее; а тело стало в эти дни

Как бы одной из ниток простыни.

Пурпурный аргаван стал блекнуть ныне,

И стал расти цветок печали синий,

И, грузом горести отягчена,

Согнулась стана стройного сосна.

Когда узнали близкие об этом,

Они решили ей помочь советом.

Те, кто могли вступить в покой Лайли,

С сердечной лаской на устах пришли:

«О розовый цветок из райской кущи,

Из сада жизни кипарис цветущий!

Пока был жив Маджнун и не ушел

Из сей обители обид и зол,

И никого, тобой обвороженный,

Взамен тебя не взял он, верный, в жены,

Прекрасно было то, что, как жена,

Ему в разлуке ты была верна:

Любовью рождена любви безмерность,

И верность увеличивает верность.

Но он теперь оставил мир земной,

Свои стопы отправил в мир иной.

Зачем же ты его, как прежде, любишь,

Зачем себя, о нем тоскуя, губишь?

О нем довольно плакать наконец:

От наших слез не оживет мертвец.

Твою развеет юность ветер страсти,

Ты не заметишь, как утратишь счастье».

Лайли, полужива-полумертва,

Ответила родным на те слова:

«Известен вам ожог любви? Едва ли

Вы в пламени любви, как я, пылали!

В дыханье Кайса обрела я жизнь;

Но кончилась его больная жизнь —

И опостылела мне жизнь отныне,

И юность не нужна моей судьбине.

Благодаря ему расцвел мой сад,

Теперь умру, когда он смертью взят.

От горя, что меня, сжигая, плавит,

Теперь одна лишь смерть меня избавит.

Нас разлучил сей мир, зато в ином

Соединенье, может быть, найдем.

Там наконец расстанусь я с бедою,

Там стану я любимому четою,

И в том саду, где дни всегда в цвету,

Я рядом с другом вечность обрету»,

НАСТУПАЕТ ОСЕНЬ, ОПАДАЮТ ЛИСТЬЯ КРАСОТЫ ЛАЙЛИ С ДЕРЕВА ЕЕ ЖИЗНИ, И ЛАЙЛИ ЗАВЕЩАЕТ ПОХОРОНИТЬ ЕЕ У НОГ МАДЖНУНА

Как только осень силою дыханья

Срывать с деревьев стала одеянья,

В которые весна их облекла, —

Они разоблачились догола.

Везде лежали листья в беспорядке,

И сад увял, дрожа от лихорадки.

Осенней стужи ранняя пора

Для мира — умирания пора.

И роза дикого степного сада,

Красавиц затмевавшая Багдада,

Поняв, что начинает умирать,

Лайли сказала жалобно: «О мать,

Чье чисто ложе, чисто покрывало,

Кого я всей душою почитала,

Хотя б на миг меня ты успокой,

Меня за шею обними рукой.

Когда-то, наговорам злым внимая,

Не пожалела ты меня, родная,

Не сочетала с другом дорогим,