И я тебя в конце пути земного вижу.

Ведь жизнь окончилась в тот час, как мы расстались.

Всех неудач своих теперь основу вижу

Коль долетит к тебе мой стон-стрела, не бойся

Щит верных душ прочней щита стального, вижу

Чей кубок осушил Джами, что позабыл он

И этот мир и тот в чаду хмельного, — вижу!

34

Ты друга старого не хочешь вспомнить. Что ж!

Поздравить рад, коль ты по-новому живешь.

Теперь тебе ничей не слышен стон.

Что плакаться? Тебя слезами не проймешь!

Я счастлив быть твоим безропотным рабом,

Избавясь наконец от участи вельмож.

Мне ангелом тебя пристало называть:

Кто между смертными так ангельски хорош?!

Коль за любимую ты жизнь отдать готов,

Хоть с ней сближения заведомо не ждешь,

То сладость истинной, блаженнейшей любви

В недостижимости слиянья обретешь.

Хотя Хосров горел тоскою по Ширин,

Его судьбе судьбу Фархада предпочтешь.

Над лугом верности порхал и пел Джами, —

Как в сети горя он попался, не поймешь!

35

Рот твой нежный улыбнулся, зубы-жемчуг показал

И зубами узел горя мне на сердце развязал.

Твой округлый подбородок — шар точеный для човгана,

На майдане обаянья шар твоей добычей стал.

Так зашей мне ворот сердца, порванный рукой разлуки,

Чтобы швом на том разрыве шелк волос твоих блистал.

Всяк пожнет, что сам посеет; только мне во всем злосчастье:

Ееял я любовь и верность — боль и бедствия пожал.

К своему живому взгляду я с утра тебя ревную,

Ведь вчера во сне глубоком он твой образ созерцал.

О, к тебе, как Нил к Египту, слез моих поток стремится,

Омывая лишь обрывы безотзывных мертвых скал.

Износил Джами подошвы, по следам твоим блуждая,

Но к стопам твоим устами он ни разу не припал.

36

Сидящие в питейном доме в сердечной радости живут,

От наваждения мечети и ханаки они бегут.

Они покровы благочестья, как мы одежду, разорвали,

На покаянные обеты и на фетву они плюют.

Нам горе — друг, беда — приятель, отчаяние — наш наперсник.

Эй, сердце, где ты? Что ты медлишь? Ведь все гуляки в сборе тут.

Пройди возле дверей кумирни, откинув локоны густые!

Те, кто лицо твое увидят, перед кумиром не падут.

Но если пьяницы из кубков вино на землю разливают,

То ведь глаза твои, пьянея, не кровь ли сердца разольют?

Что толковать о райском древе и лгать о лотосе небесном?

С твоим высоким стройным станом они в сравненье не идут,

Джами, святилище Каабы — не место для любого сброда.

Будь тем доволен, что открыта дверь в этот храм, в котором пьют.

37

Я сердцем к кипарису устремлен,

Достоинств поли — лишен изъянов он.

И лицемерную его несправедливость

Лишь я один сносить был осужден.

Его улыбка сердце убивала,

И сердцу вслед мой дух стремился вон.

Излил вино рубиновое в кубок

Кувшин, устами-лалами смущен.

Суфий, святой порог ее увидя,

Стал рваться в рай — и рая был лишен.

Безумец рад болезни: ждет, что будет,

Айвою подбородка исцелен.

Разбил шатер вблизи шатров кумира

Джами, безумьем страсти опален.

38

Когда измученный разлукой тюльпану в чашу бросит взгляд,

Наполнят чашу ветр холодный и слезы тяжкие, как град.

Ты слышишь странный звук ударов врубающегося в утесы, —

То недра гор стенают, видя, как сердцем изнемог Фархад.

Глаза стремятся за тобою, за ними — сердце; но — о боже! —

Пусть стражи ночи толпам праздным к тебе дорогу преградят!

Я лик твой, мушком отененный, сравню с луною двухнедельной,

Коль небеса луну таким же прозрачным мушком отенят.

Как некогда вода живая бессмертье даровала Хызру,

Жизнедарят твои рубины умершего сто лет назад.

Любовь живая невозможна без лицезрения любимой,

А бедный разум наш и вера так мало сердцу говорят.

Не внемля клевете презренной, Джами неколебим душою,

Ведь словеса тельца златого Мусу с пути не совратят!

39

Попугай об индийских страстях говорит,

А душа о прекрасных устах говорит.

Намекает на эти уста, кто в стихах

Об источнике в райских садах говорит.

Держит сторону нашу теперь мой кумир,

С небрежением о наших врагах говорит.

Взгляд ее, словно два обнаженных меча,

Но она о спасенье в мечтах говорит.

К песне ная прислушайся, странник, — о чем