Лежит он, окровавлен, — без меня.

Я без него — лишь смерти ожиданье,

Я без него — бесплотное мечтанье.

Надеяться я больше не должна:

С любимым я навек разлучена.

Пусть никого не обжигает боле

Ожог такой неисцелимой боли!»

Рыдая, села в паланкин Лайли:

Пора откочевать из той земли!

Покинул Кайс урочище глухое,

Пошел искать прибежище другое:

Он ждал Лайли, вздымая бремя бед,

Теперь ушел, исполнив свой обет,

Чтобы любить еще самозабвенней

В сообществе онагров и оленей.

НЕКИЙ БЕДУИН УЗНАЕТ О СОСТОЯНИИ МАДЖНУНА, НАВЕЩАЕТ ЕГО, ПРОВОДИТ С НИМ НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ И ЗАУЧИВАЕТ НАИЗУСТЬ ЕГО СТИХИ

Вожатый каравана этих строк

Так кличет посреди земных дорог:

Жил бедуин, понравился бы сразу

Он самому придирчивому глазу.

Утонченных речений чародей,

Он чистотою восхищал людей.

Когда он пел, вблизи и в отдаленье

Все знатоки пылали в исступленье.

Узнал он, что Маджнун скорбит в глуши,

Что все его газели хороши.

Поводья чувств его схватила повесть

О юноше. В дорогу приготовясь,

Помчался на верблюдице вперед,

Туда, где обитал Маджнуна род.

Ему сказали: «Нет его в помине,

Он дружит лишь с животными пустыни,

Он человеческий покинул род,

Как дикий зверь он по земле бредет».

Услышал это бедуин с тревогой

И на верблюдице проворноногой,

Как быстрый вихрь, навстречу всем ветрам,

Помчался по долинам и горам.

И что же пред его возникло взглядом?

Маджнун — пастух — стоит с газельим стадом

Стоит недвижно, взоры вдаль вперив, —

От прочих букв отторгнутый алиф.

Пучками трав он спереди и сзади

Прикрыл срамные части, стоя в стаде,

Он густотою черною волос,

Как дикий зверь, до пояса оброс,

И, словно тонкий волосок, чернело

Худое, обессиленное тело.

Приветствовал Маджнуна бедуин,

Но, сына увидав степных равнин,

В испуге на пришельца посмотрели

И в сторону шарахнулись газели.

Кайс поднял камень, чтоб в него швырнуть,

Вскричал, непримирим: «На этот путь

Зачем ступил ты? Здесь, в долине бедствий,

Пусты и не нужны слова приветствий.

Друзья сошлись, мне преданность храня.

Зачем ты отпугнул их от меня?

Ступай отсель, покинь мое глухое

Прибежище, оставь меня в покое.

Ты — раб страстей, я — без оков живу,

Я — волен, ты — покорен естеству

Что общего, подумай, между нами?»

Но длинными не возразил речами

Маджнуну бедуин — он песнь завел,

То боли и смятенья был глагол,

То страсти и страданья были строки,

То был душе Маджнуна дар высокий.

Был очарован Кайс его стихом,

Сдружился с ним, как сахар с молоком,

Он одарил пришельца дружбой высшей,

Его осыпал сахаром двустиший,

Ему он сто газелей подарил:

Сто звонких ожерелий подарил.

Стал бедуин жемчужницей сплошною:

Он раковиной сделался ушною!

Он жемчуга нанизывал на нить

Запоминанья, чтоб в душе хранить,

Весь день внимал его стихотвореньям,

Всю ночь он занимался повтореньем;

То, что выслушивал от Кайса днем,

Заучивал в безмолвии ночном.

Четыре дня кочевник, с правдой дружен,

Заучивал слова стихов-жемчужин.

Верблюдица страдала без воды,

И бедуин прервал свои труды.

Покинул он Маджнуна без обиды,

А в памяти увез его касыды.

Он стал читать их людям наизусть,

И всех испепеляли боль и грусть.

БЕДУИН ХОЧЕТ СНОВА НАВЕСТИТЬ МАДЖНУНА И ПОСЛЕ ДОЛГИХ ПОИСКОВ НАХОДИТ ЕГО МЕРТВЫМ С МЕРТВОЙ ГАЗЕЛЬЮ В ОБЪЯТИЯХ

Художник, рисовавший лист заглавный,

Стряхнул такую каплю с кисти славной:

Кочевник, благородный бедуин,

Глава шатров, кочевий господин,

Домой вернулся, Кайсом восхищенный,

И жил, в свои занятья погруженный,

Но так хотел страдальца повидать,

Что сел он на верблюдицу опять.

Помчался к племени амир сначала,

Дабы услышать: что с безумцем стало?

Сказали: «Вот уже два долгих дня,

Как ничего не ведает родня.

Его следы затеряны в пустыне.

Иль нет его и не было в помине?