Но ты, в меня вдохнувшая любовь,

Скажи: когда с тобой увижусь вновь?»

Она сказала: «Мы продлим беседу

Я этим же путем назад поеду,

И если будешь здесь тогда стоять,

То мы с тобой увидимся опять».

Она ушла, а он в глуши остался,

Он, словно тело без души, остался.

Ушла очей похитившая свет,

А он в отчаянье смотрел ей вслед,

Стоял среди внезапного затишья

И о разлуке складывал двустишья.

На месте он стоял, как обещал.

Как дерево, стоял он и молчал.

Так, в исступленье страсти непостижной,

Маджнун стоял под солнцем, неподвижный.

Над ним простерла птица два крыла,

Гнездо на голове его свила.

В его кудрях, венчавших лба величье,

Как жемчуг, засверкали яйца птичьи,

И вылупились птенчики, и ввысь

Они с любовной песней поднялись.

Кто знает, сколько дней над ним промчалось?

Лайли домой пустыней возвращалась.

Вовеки не забудется тот час!

Она сошла с верблюдицы тотчас.

Когда, утомлены дорогой трудной,

На отдых все легли в степи безлюдной,

Она, сияя, поднялась в шатре,

В полдневный час подобная заре,

Обула иоги, покидая ложе,

В сапожки из пахучей козьей кожи.

Затем в небесно-голубой атлас

И в йеменские ленты облеклась,

Украсила себя, как древо рая,

Собой предмет всех помыслов являя.

Как куропатка горная мила,

Подобна пальме стройной, подошла

К Маджнуну, что стоял оцепенелый,

Давно покинув разума пределы.

В любовь он погрузил всё существо,

Не видел и не слышал ничего.

Окликнула его чуть слышно, нежно,

Но он молчал — сурово, безнадежно.

Воскликнула: «О верности звезда,

Ты верность исповедуешь всегда,

Взгляни на ту — я так тебя жалею, —

Кто сделал верность верою своею!»

Сказал он строго: «Кто ты? Мой покой

Зачем тревожишь ты в степи глухой?»

Она сказала: «Я твое стремленье,

И озарение, и ослепленье.

Я та, которой очарован ты,

Я та, которой крепко скован ты!»

Сказал. «Ступай. Моя любовь, пылая,

Сожжет весь мир от края и до края.

Сгорел твой внешний облик в том огне,

Всё внешнее отныне чуждо мне.

Когда мой челн познал любви бездонность,

Что для меня обычная влюбленность?

Влюбленного сперва влекут черты

Не внутренней, а внешней красоты,

И гибнет он, измученный, во власти

Пылающей, неутоленной страсти.

Что мир необозримый для него?

Весь мир — в одной любимой для него!

Но, истинной любви познав законы,

Над страстью возвышается влюбленный.

Он — в Черном море, где его ладья

Уж не страшится бурь небытия.

Любовью стало то, что было страстью,

И целым стало то, что было частью.

Он отмечает двойственность четы,

Не делит он двоих на «я» и «ты»,

И то, что было некогда двоично,

И противоречиво, и различно, —

В извечную любовь претворено,

И двое сочетаются в одно».

Лайли такой не ожидала встречи,

И ранили ей сердце эти речи.

Услышав, что безумец говорит,

В отчаянье заплакала навзрыд:

«Из-за меня упал он в бездну страсти,

Из-за любви ко мне — его несчастье.

Покинув упования чертог,

Он погрузился в бедствия поток.

Мы никогда теперь не будем вместе,

Мы друг о друге не услышим вести.

Он стал, безумный, пленником скорбей,

И капли не вкусив любви моей».

Она пошла к шатру в слезах, в печали,

Смятением ее слова звучали:

«Зачем источник бытия живой

Нас не поит водою питьевой?

Нас подавляет небосвод неправый,

Из чаши мира нас поит отравой.

Мы были двое, чья любовь светла,

Мы были двое, далеки от зла.

Кипела влага счастья в нашей чаше,

Свод неба исполнял желанья наши.

Но были мы судьбою сбиты с ног,

Ия — одна, и милый одинок.

И низости, и бессердечия руки

Разъединили нас мечом разлуки.

Он, близок к смерти, от меня далек,

Я без него — как тонкий волосок.

Его жилье — небытия долина,

А жизнь моя — уныла и пустынна.

Страдает он, раздавлен, — без меня.