То был мешок с костями затверделый,

Чехол, натянутый на лук и стрелы!

Обезволосел хвост — казаться мог

Как бы змеей, свернувшейся в клубок.

Пасть обеззубела, а зубы эти

Перегрызали прежде всё на свете!

Иль с голоду остатки сил собрал

И собственные зубы он сожрал?

На теле язва страшная на язве, —

От язв мучительных не взвоешь разве?

Как рты, разъяты язвы, а клоки

Мышц, мяса, кожи — словно языки.

В тех язвах-ртах торчат, как зубы, кости,

И, кажется, они скрипят от злости.

Нет, нет, на теле кожа — точно сеть,

На чьи ячейки больно вам смотреть,

Но застревали мухи, а не лани

В ячейках сети — в каждой рваной ране.

Заносчиво дразня больного пса,

Говаривала хитрая лиса:

«Губитель тигров, лев свиреполицый,

Вступи в сраженье с немощной лисицей!

Где шерсть твоя? Ты хочешь жить с людьми?

О голый, шубу ты с меня сними!»

Маджнун, увидев пса, душой смутился,

Как по щеке слеза, в песок скатился,

Пред псом сто раз поцеловал он прах,

Как тень валяясь у него в ногах.

Чтобы не больно было стертой коже,

Из мягкого песка устроил ложе,

В подушку — в умиленье и любви —

Для пса колени превратил свои.

Слезами язвы он омыл и тело

Его чесал и гладил то и дело,

Прогнал он мух, что возлюбили гниль,

Стряхнул с боков, спины и морды пыль.

Уврачевав страданья пса больного,

Уста открыл он для такого слова:

«Ошейник твой — свидетель добрых дел:

Ты ожерелье верности надел!

Ты верность, преданность в закон возводишь

И этим человека превосходишь,

Добыв кусок еды, из тех же рук

Ты сто камней готов отведать вдруг

Ты днем — пастух, а ночью — сторож верный,

И даже львам внушаешь страх безмерный.

Твоей расплаты убоялся вор,

И волк с тобой вступить не смеет в спор.

Ночных бродяг ты лаем устрашаешь,

В ночную стражу бдительность вселяешь.

Один твой голос на путях земных

Ценнее сотен стражников ночных.

Ты — лев, когда стремглав летишь во мраке,

Страж пред тобой — ничтожнее собаки.

Тем, кто во мраке не нашел дорог,

Твой лай добраться до дому помог

Тем, кто во тьме сошел с пути нежданно,

Твой лай звучит, как музыка органа.

Тем, кто с пирушки движется домой,

Твой лай — как звук родной во тьме ночной.

Когда охоты познаешь ты счастье,

Сам властелин твоей покорен власти.

Пускай твой поводок — в его руке,

Но кто кого ведет на поводке?

Ты — в беличьем меху, в шелку немятом,

Ошейник блещет жемчугом и златом.

Вперед умчишься — за тобой коня

Погонит царь, доспехами звеня.

Еду, которая тебе желанна,

С его ты получаешь дастархана,

А за добычей, полон быстроты,

Он так же страстно гонится, как ты.

Твой бег таков, что даже птиц тревожит,

И тень твоя тебя догнать не может

Что птица? Вихрь твою изведал власть,

И он тебе попасть боится в пасть!

А сколько лис твои узнали зубы,

Когда, нагнав, ты разрывал их шубы,

И даже было жалко тех бедняг,

Когда им шубы зашивал скорняк.

Тебя страшился барс на горных кручах,

Он убегал от лап твоих могучих:

Хотя отвагой, мощью обладал, —

Как в крепости, сидел он между скал.

Твой норов понял лев, и царь животных

Со страху скрылся в зарослях болотных:

Хотя в тех тростниках — обилье стрел,

Он воевать с тобою не посмел.

Пугал ты стадо целое оленье —

Так лань могла ль с тобой вступить в боренье?

На всем бегу настигнутый тобой,

Добычей делался онагр любой.

Лишь зайцу стоило тебе присниться —

Сон убегал: ведь сон тебя боится!

Таков рассказ о юности твоей,

О радости твоих начальных дней.

И вот, когда пришел твой день постылый,

Когда не стало в лапах прежней силы, —

Кто благодарность в дар тебе принес?

Тебя с презреньем вышвырнули, пес!

Пока со смертью вместе я не лягу,

Да не забуду я тебя, беднягу!

Давно ль ты верным был слугой Лайли?

Давно ль ты охранял покой Лайли?

Пускай судьбою ныне ты обижен,

Лишен сей чести, в звании унижен,