А бытие тебе оставил вдруг».

Маджнун, узнав, что муж Лайли скончался,

Что он с юдолью бренной распрощался,

Заплакал, словно облако весной,

Стеная, извиваясь, как больной.

Не понимая, почему он плачет,

Тот вестник вопросил: «Что это значит?

О государь влюбленных, ты велик,

Ты в тайну таинства любви проник.

Не ты ль кричал в тоске невыразимой,

Услышав о замужестве любимой?

Не ты ль весь мир в отчаянье поверг

Так, что в глазах вселенной свет померк?

И вот, когда соперник твой скончался

И с этой вестью я к тебе примчался,

Как и тогда, горюешь ты опять,

Ты снова начал плакать и стенать.

Как согласуешь слезы те и эти?

Ответствуй мне, нуждаюсь я в ответе!»

Сказал Маджнун: «Я плакал в первый раз,

Затем что душу этот брак потряс.

Тот, кто не плачет от душевной раны,

Не человек, а камень бездыханный.

А ныне потому я слезы лью,

Что пламень душу охватил мою.

Тот, кто не только серебро и злато,

Кто отдал всё, чем жизнь была богата,

Кто мир отверг, чтоб с милой быть вдвоем,

Кто стал для юной розы соловьем,

Чьим домом сделался цветник любимой,

Чьим светочем зажегся лик любимой, —

Скончался, не познав ее любви,

Не увенчав сближеньем дни свои.

И я бреду за милой дни за днями,

И тысяча фарсангов между нами.

В пещере сплю в неведомом краю,

В глухой степи я утро застаю.

Мы и мечтать не смеем о сближенье,

Нам не поможет и воображенье,

Мы только в том сближенье познаем,

Что страждем в мироздании одном,

Что по одной земле ступаем оба,

Что будут в той земле два наших гроба.

Ты знаешь, смертью я умру какой?

В пыли разлуки лягу, как изгой.

Провижу — этот час наступит вскоре,

Я из груди исторгну пламя горя,

Со всеми разлучен, не только с ней,

Я лягу средь колючек и камней.

Мне будут сострадать одни лишь звери,

И лишь газель заплачет о потере,

И вспомню я газель — отраду глаз,

И, руку протянув, в последний раз

Я притяну газель в объятья страстно,

И без сознанья отойду безгласно.

Душа с сознаньем пустятся в полет,

А мир мою кончину осмеет.

В могиле мне устроят новоселье,

Когда покину кладбище газелье,

В могиле сохраню свою любовь,

Пока из мертвых не восстану вновь.

Тот, кто стезю скорбей избрал заране,

Чье сердце — в язвах горя и страданий,

Себя счастливцем да не смеет счесть,

О смерти недруга услышав весть.

Как посмеюсь над бедствием другого,

Коль сам страшусь я бедствия такого?

Забудет ли сей злобный небосвод,

Когда и чей приблизится черед?

Вчера сопернику нанес он рану,

А завтра я добычей смерти стану

Не лучше ль плакать над своей душой,

Чем радоваться гибели чужой?

Кто истинный мудрец в земной юдоли?

Тот, кто чужой не радуется боли!»

Сказав, Маджнун прощенья попросил

У вестника, что выбился из сил.

Тот к землякам помчался по долинам,

Остался Кайс в сообществе зверином.

МАДЖНУН ПРИХОДИТ К СТОЯНКЕ ЛАЙЛИ И ВСТРЕЧАЕТ ПСА, КОТОРОГО КОГДА-ТО ВИДЕЛ НЕПОДАЛЕКУ ОТ ЕЕ ШАТРА

Тот, кто явил нам ожерелье строк,

Такую речь правдивую изрек:

Тот, кто утратил в бренном океане

И разума, и сердца достоянье,

Разбил благополучия ладью,

Препоручив обломкам жизнь свою, —

Теперь узнал от вестника благого,

Что нет в живых соперника былого,

Что может он к возлюбленной прийти,

Поскольку нет преграды на пути,

Что розы ветер не коснулся даже,

Что юная луна взошла без стражи!

От силы исступления живой

Он побежал быстрей, чем верховой:

Как бы верблюдица была той силой,

Что принесла его к стоянке милой!

Растерян, он метался в том краю,

Искал Маджнун любимую свою.

Внезапно средь безмолвия степного

Увидел пса, бессильного, больного.

Для бега и охоты был он слаб:

Иссякла мощь его недужных лап.

Парша изъела шерсть, а морда — в шрамах

От злых укусов хищников упрямых.

Так исхудал он посреди песков,

Что ребра выпирали из боков.