В юдоли праха превращенный в прах,

Отверг родных, забыл ты о друзьях.

Во имя той, которой сердцем верен,

Из-за которой в мире ты потерян;

Во имя той, кто дарит мир земной, —

Ты счастье жизни видишь в ней одной;

Во имя ярких губ ее манящих;

Во имя вьющихся кудрей блестящих;

Во имя двух газелей — томных глаз,

Двух чародеев, обольстивших нас;

Во имя прядей мускусных, пахучих

И лика, что луной сияет в тучах, —

Столь быстро мимо нас не проходи:

Не из-за нас тоска в твоей груди!

Мы тоже скорбной шествуем тропою,

Мы встретиться давно хотим с тобою.

Сильна тревога, и тяжел твой путь,

Хотя б немного с нами ты побудь».

Маджнун, услышав вежливое слово

И просьбу сердца чистого, простого,

Свою звериную оставил рать,

Чтоб детям человеческим внимать.

Спросил. «Что за равнина здесь такая,

Чей прах подобен мускусу Китая?»

Ответили: «Перед тобой — Хиджаз.

Сей край духовно очищает нас.

Лайли здесь проезжала в паланкине

И останавливалась на равнине.

Она здесь шла, касался сей земли

Благоухающий подол Лайли, —

Теперь понятна ли тебе причина

Того, что пахнет мускусом равнина?»

Как только эти он постиг слова,

У Кайса закружилась голова,

На землю он упал, как тень прямая,

Сказал, слова из сердца исторгая.

«Поскольку ваша родина — Хиджаз

И вы о милой повели рассказ,

Да жертвою за вас отныне буду,

Да буду вам рабом везде и всюду.

Я не паломник, не иду я в храм

На поклонение святым местам.

Я поклоняюсь лишь моей любимой,

Всё прочее сочтя святыней мнимой.

Зачем я путь в Каабу изберу,

Коль не могу прийти к ее шатру?

Я — пилигрим, чья цель — Лайли вовеки,

А без Лайли я не нуждаюсь в Мекке!.

Вся жизнь моя без встречи с ней — тщета,

Хожденье вкруг Каабы — суета.

Возлюбленную жажду я в пустыне,

К чему же мне Замзам — вода святыни?

Мне петь о ней — и радость и беда,

Так что мне даст священная вода?

Пою — и скорбь из глаз моих струится,

Замзам дарует каждая ресница.

Где ни брожу — лишь к одному стремлюсь

С ней встретиться, с ней утвердить союз.

Возлюбленной не видя пред глазами,

Я буду несчастливым и в Ираме.

Свидания, казалось бы, черед

Возможен, но тоска меня гнетет

Монету с именем другим чеканят, —

Уста ее уста другие манят.

Я одинок — они теперь вдвоем,

Я странствую — у них семья и дом...»

Сказал — и лбом он стал о землю биться.

Метался, как подстреленная птица,

Из глаз не слезы проливал, а кровь,

И, плача, потерял сознанье вновь.

Когда в себя пришел он на закате,

Небесный свод надел другое платье,

Явились нам двуликости цвета.

Льва рыжина и тигра пестрота.

И от людей, с их добрым устремленьем,

Ушел Маджнун к онаграм и оленям.

Душа от тела удалилась прочь,

Опять в тоске провел он эту ночь.

ЛАЙЛИ ПИШЕТ ПИСЬМО МАДЖНУНУ И ПРОСИТ У НЕГО ПРОЩЕНИЯ, ПОСКОЛЬКУ ОНА ВЫШЛА ЗАМУЖ НЕ ПО СВОЕЙ ВОЛЕ, А ПО НАСТОЯНИЮ РОДИТЕЛЕЙ

В сей повести у продавца жемчужин

Такой словесный жемчуг обнаружен:

Жемчужина, что на людском пути

Сияла в раковинах девяти,^[41]

Была нанизана на нить другого,

Исполненного разума благого, —

Женою стала доброго весьма

И чистого, как и она сама.

Раскаивалась бедная однако,

Все время своего стыдилась брака.

Она Маджнуновых боялась дум:

А вдруг придет любимому на ум,

Что отвратилась от него подруга,

Избрав по воле собственной супруга,

С которым веселится без забот,

А он из уст ее усладу пьет,

А вдруг Лайли вручила ключ от клада

Тому, кому мила ее услада?

Чтоб рассказать о горе, лишь одно,

Она решила, средство ей дано:

Письмо составить, чтобы ниспадали

С такой же плавностью слова печали,

Как локоны блестящие Лайли,

Чтоб слезы в нем кровавые текли,

И пусть Маджнун среди своих блужданий

Прочтет посланье боли и страданий.

Лайли, придя к решенью своему,

Всю боль свою доверила письму.