Все под ноги бросать молодоженам,

Дирхемы не считал богатых круг:

Считать — забота музыкантов, слуг.

Дает богатый, подбирает нищий —

Так в бренном установлено жилище:

Один все деньги подберет, другой

Останется с протянутой рукой...

Сияют лица, а Лайли печальна,

Всё веселится, а Лайли печальна.

Сей дар бесценный обретя, жених

Ждал наслаждений нежных и живых,

Еще не ведая, какого яда

Исполнена желанная отрада.

Пир свадебный еще гремел, звеня,

А он, томясь от страсти и огня,

Приблизился к сиявшей красотою

И к брачному повел ее покою,

С почетом, от нескромных глаз вдали,

На ложе неги усадил Лайли.

В ней столько было гордости и чести,

Что не посмел он с ней улечься вместе.

Не разомкнув нахмуренных бровей,

Красавица казалась всё грустней.

Глаза раскрылись, проливая слезы,

Но алых уст ее закрылись розы.

А тот стоял, его сжигала страсть,

Он жаждал, но не смел к воде припасть.

Как от огня любви спасет он тело?

Тушить огонь вода не захотела!

Сидел он терпеливо два-три дня,

Но начал задыхаться от огня.

К себе прижал он пальму, что желанна,

Рукой коснулся девственного стана.

Она вскричала: «Отойди ты прочь,

Меня прикосновеньем не порочь!

Не сорван с этой пальмы плод ни разу, —

Верней, ни одному не явлен глазу,

А вожделеть к несломанным ветвям, —

Пойми ты наконец, — позор и срам!

А тот, по ком страдать не перестану,

Кто мне нанес своей любовью рану,

Покорен мне, терпение храня,

А сколько терпит бед из-за меня!

Из-за меня в пустыне сохнет жгучей,

В горах он горько плачет рядом с тучей,

Газелей кормит, грезя обо мне,

Не ест, не пьет в пустынной стороне,

Ко мне исполнен страстного стремленья,

Участье видит лишь в глазах оленя.

Он счастье обретает лишь со мной,

И для него весь мир — во мне одной.

Со мной, робея, он садится рядом,

Как бы не смея насладиться взглядом.

Он счастлив, если я в нежданный день,

Как пальма, на него отброшу тень.

Увы, того, кто выше всех сравнений,

Не удостоила я этой тени.

Мой перстень — верности ему завет.

Взгляд на него — и страсть моя, и свет.

Могу ли покориться я другому

И сладкую делить с другим истому?

Ты на меня и на него взгляни

И сей искус из сердца изгони.

Забудь высокомерье и тщеславье,

Яви мне сдержанность и добронравье.

Клянусь творцом — началом всех начал,

Что землю чудесами расписал-

Как только снова, с вожделеньем новым

Протянешь руку ты к моим покровам,

Тебя ударю я рукой, убью,

Обрушив меч на голову твою.

А коль тебя убить не хватит силы,

Убью себя, прерву свой путь постылый,

Тогда меня от всех твоих обид

Неправосудный меч освободит».^[39]

Несчастный понял, услыхав угрозу

Из сладких уст, напоминавших розу:

Вовек мечта не сбудется его,

Ведь с норовом верблюдица его!

Но, потерять ее страшась до боли,

Ее бесправный пленник, поневоле

Он согласился с горем жить в ладу,

Лишь запах розы обонять в саду.

С разлукой схожи были те свиданья.

Но для чего же были те страданья?

Доколе ждать, надеяться, страдать?

Он умирал и оживал опять.

Вот так, измученный, и жил он между

Тоской и чувством, что обрел надежду.

Вот так и умер, в мир уйдя другой

С полунадеждой и полутоской.

МАДЖНУН УЗНАЕТ О ЗАМУЖЕСТВЕ ЛАЙЛИ И ПРИХОДИТ В ДУШЕВНОЕ СМЯТЕНИЕ

Кто за завесой чудного изделья

В литавры бил в день свадьбы, в день веселья,

В литавры песни бьет и создает

Такой напев, что нас по сердцу бьет.

Тот, кто любовью ранен был жестоко,

Хотя ее восславил он высоко,

Хиджаз покинув, возвратился вновь

В ту местность, где жила его любовь.

Больнее стала боль его ожога,

Сильнее стали скорбь его, тревога, —

Еще один недуг в него проник,

Кайс превратился вдруг в смятенье, в крик.

Струю слезы струною сделал руда

И стон страданья он исторг оттуда.