Твоим рабом и кто одежду рабства носить привык?

В конце концов умру от горя, если не обниму

Тебя, из-за которой я впервые любовь постиг

Ты шла мимо меня, и что-то пела ты про себя, —

Давно то было, но храню я в сердце чудесный миг.

Джами, как скроешь от людей сказанье любви своей?

Всё выскажет, хотя язык безмолвен, смятенный лик!

22

Твой облик жизнь мою испортил, ты подожгла мое гумно.

Лишь родинка к тебе слетела, как обгоревшее зерно.

Из глаз моих ушел твой облик, — как слезы, что ушли из глаз.

И только родинка чернеет, — вот почему в глазах черно.

То поднимаешься на крышу, то приближаешься к окну,

Вот почему смотрю на крышу, всегда смотрю к тебе в окно.

Хотя и скрыла под рубашкой ты тело девичье свое, —

Твоя рубашка скрыть не в силах, как целомудренно оно.

Я ночью прикоснулся тайно своим лицом к твоим ногам, —

От слез моих образовалось на них кровавое пятно,

На крыше у тебя, как птица, моя недвижная душа,

А сердце — у тебя в тенетах, оно разлукой пронзено.

Я говорю: «Конец мой близок. Приди ко мне!» А ты — в ответ:

«Джами, лишь то прекрасно дело, что до конца доведено».

23

Кого это мы обвиняем в лукавстве, в обмане?

Шалунья, ужель не исполнишь ты наших желаний?

Твой стан — как жестокий упрек кипарисам и пальмам,

Лицом своим ты посрамила цветы на поляне.

Пригубила кубок, вино стало крепче, хмельнее,

Отсюда — безумье веселых и пьяных собраний.

«Отдай!» и «Возьми!» — всюду слышатся возгласы эти,

Становимся радостней мы от таких восклицаний.

Ты можешь меня отравить, но твоя благосклонность

Да будет кормилицей мне, — умоляю заране!

О, если взаправду есть Хызра источник священный,

То он — твои губы: они выше всех описаний!

Зачем, Хорасан покидая, мы в Мекку стремимся?

Святыню свою, о Джами, ты нашел в Туркестане!

24

Тюльпан без розоликой порок в нашем сердце.

Боль о тебе — тюльпана цветок в нашем сердце.

Повсюду — в каплях крови — пылают тюльпаны,

Кипит кровавой скорби поток в нашем сердце.

Перед твоим порогом — как прах, сердце наше,

А грусть переступила порог в нашем сердце.

Покрылась пеплом арка бровей твоих черных, —

Известно мне, кто пламя зажег в нашем сердце!

О, я сгореть согласен от пламени страсти, —

Как мускус, мне желанен ожог в нашем сердце!

Что проповедь святая в сравненье со стоном,

Который так печален, глубок в нашем сердце!

Джами, сей мир стремится от мук нас избавить,

Зачем же слышен миру упрек в нашем сердце?

25

Из-за чьих я губ-рубинов жемчуг слез из глаз роняю?

Из-за чьих ланит румяных кровью жемчуг наполняю?

Еженощно я стенаю возле твоего порога, —

Хоть бы раз на крышу вышла посмотреть, как я стенаю!

Многие живут, надеясь хоть во сне тебя увидеть, —

Где счастливец тот, что видит наяву тебя, не знаю

Кто в мою заглянет душу, тот поймет причину горя,

Хоть тебя не называю, в тайне имя сохраняю.

Улица твоя повсюду кровью залита, — так выйди,

Посмотри: не я ли ранен и свой жребий проклинаю?

Края нет моей печали, — о, взгляни хоть краем глаза,

Чтоб узнать, печаль откуда? О, взгляни, я заклинаю!

С именем Джами не надо исполнять газель: боюсь я —

Неприятно ей, что это я газели сочиняю!

26

Я восхищен шалуньей озорною, — не назову ее.

Пусть буду я пронзен стрелой стальною, — не назову ее.

Я, как свеча, из-за разлуки с нею и таю и горю,

Пусть я сгорю, сокрытый мглой ночною, — не назову ее.

Вокруг меня бушуют волны: это — потоки слез моих.

Жемчужину мне принесло волною, — не назову ее.

Я видел многих тонкостанных, стройных, затмивших кипарис,

Но я пленен одною, лишь одною, — не назову её!

Я видел многих нежных и прелестных, но в мире лишь одна

Моим владеет сердцем и душою, — не назову ее.

Познал я горечь из-за сладкоустой, но что же делать мне, —

Не смолкнет мир, пока я не открою, не назову ее!

Ты говоришь мне так: «Джами неверен, мне от него беда»,

Не думай, что не знаюсь я с бедою, — не назову ее!

27

Узкой келье я просторность кабака предпочитаю,

Утренней молитве — ругань голяка предпочитаю.

Педенец, в руке зажатый ринда — пьяного гуляки,

Четкам важного, святого старика предпочитаю.

Стража нравственности надо напоить вином отменным:

Опьяненного — всем трезвым — дурака предпочитаю.

На собранье многолюдном о любви шуметь не нужно: