А я уже тебя любил, стал трепетно желать.

Ты благость с головы до ног, как будто вечный бог

Из вздоха создал облик твой, пленительную стать.

Под аркой выгнутых бровей твой лик луны светлей,

И свод мечети я отверг, стал лик твой созерцать.

Не веришь ты моей любви, хоть всё кругом в крови.

Знай, взоры тяжкие мои на всё кладут печать.

Умру я с просьбой на устах, смешай с землей мой прах,

Чтоб склепы бедных жертв твоих надежно устилать.

Убей меня! Пусть хлынет кровь, окрасив твой ковер,

Ведь скоро дней моих ковер судьбе дано скатать.

Зачем мне рай в загробной мгле? Есть радость на земле.

Рай для Джами там, где тебя он сможет увидать.

16

Булыжник улицы твоей, где я упал во прах,

Дороже сердцу моему престола в двух мирах.

Ты выйди, косу распустив, и станет амброй пыль,

В которой я лежу ничком с мольбою на устах.

Жизнь это нить, ей суждено соединить людей,

Но жаль, что сделал эту нить короткою аллах.

Взгляни же, пери, пусть хоть раз сиянье глаз твоих

Свет веры, истины огонь зажжет в моих глазах.

Я заронил в тебе давно своей любви зерно,

Еще не показался всход, а я ослеп в слезах.

Я кровью начертал газель и лентой обвязал,

Я посылаю свиток свой, испытывая страх.

Взгляни, что написал Джами, прочти мою газель,

Почувствуй боль в скупых словах, печаль в ее строках.

17

Моя любовь к тебе — мой храм, но вот беда.

Лежит через пески укоров путь туда.

Где обитаешь ты, там — населенный город,

А остальные все пустынны города.

Взгляни же на меня, подай мне весть, и буду

Я счастлив даже в день последнего суда.

Ведь если верим мы в великодушье кравчих,

Вино для нас течет, как полая вода.

Смолкает муэдзин, он забывает долг свой,

Когда приходишь ты, чиста и молода.

Что написал Джами, не по тебе тоскуя,

Слезами по тебе он смоет навсегда.

18

Желанная моя, могу сказать я смело:

Из вещества души твое слепили тело.

Душой твоей живой пахнуло на меня

От платья, что лишь раз на плечи ты надела.

Что стало бы со мной при виде плеч твоих?

Я платье увидал — душа оцепенела.

Нежны цветы, но есть их нежности предел,

На свете лишь твоей нет нежности предела.

Всего лишь раз один я слышал голос твой:

Ты говорила мне, не говорила — пела.

Твой голос до сих пор звучит в моих ушах,

С ним даже в черный день всё предо мною бело.

И всё ж заветных слов не услыхал Джами, —

Хоть отдал всё тебе, душа его сгорела.

19

Как взгляд твой сверкает, как искрится локон крутой!

Моя луноликая, как хороша ты собой!

Воспеты поэтами родинки на подбородке,

А я воспеваю твою, что над верхней губой.

Нет большего блага, как ждать от тебя милосердья,

Вздыхать и рыдать, и повсюду идти за тобой.

О пери моя тонкостанная, стан твой походит

На стройную пальму, сулящую плод неземной.

Когда тебя нету, темно мне не только средь ночи,

Коль нету тебя, я и в полдень хожу как слепой.

Наука любви недоступна глупцам и невеждам,

Я эту науку постиг, но не выиграл бой.

Джами, как собака, у двери твоей притаился,

Я славлю свой жребий, — он мне предначертан судьбой,

20

Не медли, кравчий! В тягость ожиданье.

Играй, мутриб! Не время для молчанья.

Слух к чангу устреми, к любимой — взор,

Святоши пусть оставят назиданья.

Я счастья и покоя не ищу:

Для любящих отрадно и страданье.

Любимые пускают стрелы в нас,

Но эта боль для нас — не наказанье.

Жестокость милых — меч, и ты мечом

Касаешься меня, и то благодеянье.

Способность в малом счастье находить —

Мне свойственно такое дарованье.

Порой мы в тех, кто близок, не найдем

Сочувствия к себе и пониманья.

Свиданья с милой не ищи, Джами,

Не спорь, прими судьбы предначертанье.

21

«Пей, пей до дна!» — на пиршестве страданья я слышу крик.

В смятенье сердце, в обмороке разум, и дух поник.

Хотя, как сахар, сладки два рубина — твои уста,

В сердца влюбленных ты вонзила жало, в них яд проник.

Из-за любви к тебе я так пылаю, что кровь кипит,

И вот из глаз моих кровавый, жаркий бежит родник.

Нужна ли с шахского плеча одежда тому, кто стал