Когда вступил в священную округу,

Смотрел всё время только на подругу.

Когда она свершала свой таваф,

Он шел вослед, служенье ей избрав.

Когда, красой сверкая несравненной,

Любимая вступила в дом священный^[36]

И на Маджнуна посмотрела вдруг,

Его счастливый охватил испуг,

Подумал он в слезах: «Ты терпишь муки,

Пылаешь в страстном пламени разлуки,

В огне, в неволе — хорошо ль тебе?

Страдать от боли — хорошо ль тебе?

А каково же мне? О, я раздавлен,

Я без тебя печалью окровавлен.

Хочу тебя, но как верну тебя?

Весь мир отдам я за одну тебя!

Нет близких у меня. Всю боль, тоскуя,

Лишь глазу своему излить могу я,

А ты счастливее в родном краю:

Друзьям излить ты можешь боль свою».

Так говорил, огнем испепеленный,

На языке безмолвия влюбленный.

К Лайли он эти обращал слова,

Любого опасаясь существа.

Туга — безмерна, время встречи — кратко,

Нельзя святого нарушать порядка.

Лайли свершает в муках свой обряд,

За ней Маджнун, волнением объят.

Она целует Черный камень зримый,

Он жаждет черной родинки любимой.

Когда ее уста поит Замзам,

Дает он волю горестным слезам.

От Марвы к Сафе движется подруга,

Он — в точке верности, как в центре круга.

Она идет туда, где Арафат,

А для него лишь облик милой свят.

Она стремится к мудрости обряда,

Ему — лишь кудри девушки отрада.

Она в долине Мины держит нож,

А он: «Ты скоро ль кровь мою прольешь?»

Она семь мелких камешков бросает^[37] —

Он голову под камни подставляет.

Она священный покидает храм,

А он готов припасть к ее стопам.

Лишь в паланкине милая уселась,

Маджнун, внезапную почуяв смелость

И улучив благоприятный миг,

У паланкина с быстротой возник.

Они прощались мысленно друг с другом,

Единым обездолены недугом.

Ни слова не сказали: их тоска,

Их боль была слышна без языка.

Разлукой разлучились роковою-

Так расстается тело с головою, —

Не может тело жить, коль голова

Хотя и смотрит, но уже мертва.

Подруга удалилась в паланкине,

А он остался, увязая в глине:

От горьких слез, что пролил он с тоской,

Стал вязкой глиною песок сухой.

Подруга мускусом благоухала,

А кровь у Кайса в сердце высыхала,

Как будто налили ее враги,

Излив весь мускус, в сумку кабарги.

Но мускус речи скрыть он был не в силах,

Запел всей кровью, что кипела в жилах:

«Ушла душа, осталась только плоть.

Ослабла плоть. Как слабость побороть?

Пришла, для краткого сверкнула взора,

Но как мне больно, что ушла так скоро!

Всю жизнь за ней бежал я, и возник

На миг из-под завесы чудный лик,

Но миг прошел — возлюбленная строго

Закрыла лик, не постыдившись бога.

С губами пересохшими везде

Скитался я, мечтая о воде,

И вот источник вижу я в пустыне,

Но доползти к нему не в силах ныне.

Жизнь еле теплилась во мне, слаба,

Но вновь напала на меня судьба,

Подобно кочевому бедуину.

Я знаю: скоро я сей мир покину.

Пылает грудь, изнемогает плоть, —

Никто пусть так не страждет, о господь!

О, если б смерть мое убила горе,

Тогда страдать я перестал бы вскоре!»

Покинув караван Лайли, к другим

Пристал Маджнун, печальный пилигрим.

Боялся он, бессильный от страданий,

Что, если в том узнают караване

О спутнике таком, ему конец:

Там не найдет сочувственных сердец,

И станет скорбь Лайли невыносимой,

А стыдно горе причинять любимой.

ЮНОША ИЗ ПЛЕМЕНИ САКИФ НАПРАВЛЯЕТСЯ К КААБЕ, ВСТРЕЧАЕТ ЛАЙЛИ, ВЛЮБЛЯЕТСЯ В НЕЕ И ЖЕНИТСЯ НА НЕЙ

Кто жемчуга на нитку нанизал,

Такой блестящий жемчуг показал:

Та, пребывающая в паланкине,

Подобно целомудрия святыне,

Газель, что даже львам внушает страх,

Что явно властвует в людских сердцах,

Что мудрецов в безумцев превращает,

Что силу у могучих похищает, —

Когда обратным двинулась путем

Из Мекки на верблюдице верхом

И каравана опытный вожатый