Ведь оба — одиноки целый день.

Поскольку были для него запретны

Ее стоянка и шатер приветный,

Блуждал страдалец по путям чужим,

Любовью и смятеньем одержим.

Однажды шумно, жарко и угрюмо

Повеяло дыхание самума.

Как угольками полная лохань,

Степная пламенела глухомань.

Как волосы в огне, так в кольца змеи

Свернулись при внезапном суховее.

Когда онагр вбегал в степную ширь,

То на копыте сразу же волдырь

Выскакивал — едва, на миг единый,

Касался зверь пылающей равнины.

Весь мир как бы хотел живое сжечь,

Он раскалился, он пылал, как печь.

В печи долина и гора дробились,

Как пересохшая нура, дробились.

Все рыбы жарились в речной воде,

Как будто в масле на сковороде.

Холодные ключи среди ущелий

Нагрелись так, что бурно закипели.

На плоском камне, как на блюде, — глянь, —

Жаркое: куропатка или лань?

Тьма этой бури, падая отвесно,

Как будто тенью делалась древесной,

В тени своих рогов лежал олень,

Уж не надеясь на другую тень,

Но лань, средь вихря душного, в смятенье,

Укрытия искала в ложной тени..

Кайс, что блуждал в степи, людей страшась,

Как уголь раскалился в тяжкий час.

В его душе огонь многоязыкий

Метался, сжечь готовый мир великий,

И места Кайс найти себе не мог

Ему огонь, казалось, ноги жег.

С ожогом на сердце, как у тюльпана,

На холм крутой взобрался Кайс нежданно.

Сквозь облако песчаное жары

Увидел он какие-то шатры.

Казалось, что небесных звезд поболе

Рассыпано шатров на чистом поле!

Вскочил Маджнун, быстрее всех ветров

Направился он в сторону шатров.

Увидел: движутся куда-то люди.

К нему подъехал всадник на верблюде.

Сказал Маджнун: «Да будет сочтено,

Что счастье нашей встречей рождено!

Куда стремится караван богатый?

Скажи, где будут паланкины сняты

С верблюдов? Да еще мне объясни:

Откуда эти люди? Кто они?»

И всадник, молодой, сильноголосый,

Неспешно отвечал на все вопросы:

«Те люди направляются в Хиджаз,

Святыням поклониться в добрый час»

«А кто несет паломничества бремя?»

«Лайли, и славный род ее, и племя».

Ответы эти Кайса потрясли.

Когда услышал он, что здесь Лайли,

Отрекся Кайс от бытия земного,

Как тень, упал среди песка степного,

Но снова поднял голову свою,

Уже чужой земному бытию,

И встал из праха, и решил он сразу

Вслед за любимой двинуться к Хиджазу.

Подругу в паланкине повезли,

И друг за нею следовал вдали.

Подверженный печали и злосчастью,

На паланкин Маджнун взирал со страстью:

То сердце, что любовью истерзал,

Он к паланкину крепко привязал.

Порой стонал паломник-богомолец —

Иль то звенел верблюжий колоколец?

«К чему ей паланкин? — стонал, звеня. —

Иль плохо милой в сердце у меня?

Стал паланкин, как видно, Зодиаком,

Где пребывает солнце, споря с мраком.

О, где найду я счастье хоть на миг,

Чтоб солнца этого увидеть лик!

При этом солнце — свет не нужен мысли:

К мельчайшим атомам меня причисли!»

В песке пустыни отпечатки ног

Ее верблюдицы он видеть мог

И целовал следы на той тропинке,

И стряхивал он желтые песчинки

Со своего лица, чья желтизна —

Как золотом богатая казна.

Он пел: «Следы в степи необозримой

Суть память о верблюдице любимой.

Со мной любимой нет, и я в тоске,

Так пусть меня утешит след в песке.

Кто любит, тот благословит и малость —

И тень, что от возлюбленной осталась!

Пусть между ними тысячи преград —

С возлюбленной в мечте он слиться рад.

Пусть ног ее не видит он, гонимый, —

В песке отыщет он следы любимой,

Чтоб целовать, вдали от всех дорог,

Не ноги, а следы прелестных ног!»

МАДЖНУН ПРИБЫВАЕТ К КААБЕ ВМЕСТЕ С КАРАВАНОМ ЛАЙЛИ И ВО ВРЕМЯ ИСПОЛНЕНИЯ ОБРЯДОВ ПАЛОМНИЧЕСТВА ВЫСКАЗЫВАЕТ ЛЮБОВЬ К НЕЙ

Тот, кто к Каабе двинулся, к святыне,

Страданием опустошен в пустыне,

Кто, рядом с милой, с нею разлучен,

Скорбит, но утешения лишен, —