Его в богатый обрядил наряд.

Был Кайс халифа милостями взыскан,

Дарений благовоньями опрыскан,

Но, присмотревшись, понял: сей приют —

Та школа, где пощечины дают!

Стал тесен Кайсу мир необозримый,

И снова обезумел одержимый,

Одежду разорвал он и чалму

Низринул в прах, ни слова никому

Не говорил, сидел в углу молчанья,

Вновь признаки являя одичанья.

Велел халиф, чтобы пришел на пир

Любовью умудренный Кусаййир.

Безумного узрев средь царедворцев,

Оторопел вожатый стихотворцев.

Сказал: «Сперва, чтоб строки записать,

Перо вы принесите и тетрадь.

Во мед он обмакнул перо, как палец,

А мед — стихи, что сотворил страдалец!»

И Кусаййир из сердца песнь исторг,

Всех привели его слова в восторг.

Он говорил: «Лайли прекраснолица,

Но Кайс не может с ней соединиться».

Он плакал: «Разлучен с подругой друг,

Сильнее с каждым днем его недуг».

И вдохновенье Кайса не погасло:

От этих слов оливковое масло

Обрел светильник — и огонь возник:

Язык Маджнуна — пламени язык!

Он спел касыду о своем горенье,

Сто бейтов было в том стихотворенье,

И каждое двустишие — как дом,^[33]

И слезы-жемчуга сверкали в нем,

А каждая строка — дверная створка,^[34]

Где горе входит медленно и зорко.

Цезура посреди строки — разрыв

Сердец, что разлучились, полюбив.

Размер стихов напоминает море,^[35]

В котором, буйствуя, бушует горе.

Сто рифм — как сто утративших покой

Людских сердец, сжимаемых тоской.

Все буквы — сказ любви, сердцам желанный,

Все знаки — капли из сердечной раны, —

Нет, буквы — словно жаркие ключи,

Которые от крови горячи!

Лайли своей улыбкою печальной,

Как солнце, озарила бейт начальный,

Но вот уже последний бейт погас, —

Как греза о тебе, рассветный час!

Сердца людей зажгла его обида:

Была подобна молнии касыда!

Уста раскрыв, он вольно мысль простер,

Воспел своей возлюбленной шатер,

Его слова тоскою зазвучали,

Он выжег на сердцах тавро печали,

Птенца иль ветра он избрал послом,

О сердце написал, сожженном злом.

Он смесью крови собственной и праха

У ног Лайли слова писал без. страха,

Чтоб их гонец возлюбленной принес.

Сробеет? Пусть тогда сожрет их пес!

Кайс рассказал, как встретился с любимой,

Поведал о разлуке нестерпимой,

То разрывал одежды на себе,

То о злосчастной плакал он судьбе.

Сердца людей и болью, и тоскою

Пронзал он каждою своей строкою.

Заплакали вельможи и халиф,

Касыдою себя испепелив.

Когда, своим скорбям стихами вторя,

Закончил он повествованье горя,

То все сердца, способные гореть,

В его огне стремились умереть,

Когда же разразился он слезами,

Все оказались с мокрыми глазами.

Как тень прямая, он свалился с ног:

Сгибаться он из-за оков не мог.

Страдальца жребий увидав суровый,

Велел властитель разомкнуть оковы,

Казну велел он разомкнуть скорей

И злато Кайсу дал — сто кошелей,

Затем сказал: «Без цели не кочуя,

Со мною рядом поживи, прошу я.

Немедля в Наджд, к правителю, с гонцом

Посланье милостивое пошлем,

Чтоб к тяготам усердие прибавил,

Чтоб он сюда отца Лайли доставил.

Двоих мы на одну нанижем нить,

Чтоб две жемчужины соединить!»

Не очарован царственным величьем,

Маджнун внимал халифу с безразличием,

Даров не принял от царя земли,

Ушел он в степи с думой о Лайли.

Как лань, порвав силки, ушел он в степи, —

Как будто времени он сбросил цепи!

Там, где хотел он, был его ночлег.

Он радовался, что беды избег:

«Мне от халифа — скука и морока.

Лишь в святость милой верю я глубоко!»

НАСТУПАЕТ ЛЕТО; МАДЖНУН УЗНАЕТ О ПАЛОМНИЧЕСТВЕ ЛАЙЛИ В МЕККУ И ПРИСОЕДИНЯЕТСЯ К ЕЕ КАРАВАНУ

Кто скачет, путешествие начав,

По строчкам и страницам этих глав,

Нам говорит, страданию причастный:

Вкруг племени Лайли блуждал несчастный,

Как лань в горах или в лесах олень: