Взрастивший ветвь садовник вдохновенный,

Художник, сказа расписавший стены,

Украсил роспись надписью такой:

Когда лишенный разума изгой,

Развалинами бытия раздавлен,

Безумною любовью был прославлен,

Повсюду заблистали в краткий срок

Жемчужины его блестящих строк,

Везде, на каждом сборище, звенели

Двустишья драгоценных ожерелий.

Дошел и до халифа мерный звон, —

Маджнуна пожелал увидеть он.

Сказали мужу, правившему Надждом,

Что знал о тамошнем арабе каждом,

Чтоб, всем уверткам положив конец,

Направил он к халифу во дворец

Того, кто от любви познал известность,

Кто изучил искусства и словесность.

Тогда правитель Наджда без прикрас

Вождям племен поведал сей приказ.

А те: «К рассудку полон отвращенья,

С разумными не терпит Кайс общенья.

Нет крыши у него над головой,

Одною лишь питается травой.

Когда он движется к холмам нагорья,

А в сердце у безумца — горы горя,

То барс его сопровождает бег,

В расселине скалы — его ночлег.

Когда он бродит по степям без цели,

То соучастники его — газели,

Он странными желаньями объят,

Онагров собеседник и собрат.

Отвергнутый людьми, безумный, дикий,

Чем он привлек внимание владыки?»

Сказал правитель. «Царь изрек приказ —

Кто спорить с ним осмелится из нас?»

Искали Кайса в далях бесконечных,

Везде о нем расспрашивали встречных,

И был он обнаружен в горной мгле.

Сидел он, как на троне, на скале,

А волосы на голове казались

Шатром царя и облаков касались,

На солнце тело дочерна спалив,

Он в черноту оделся, как халиф.^[31]

Довольный, он сидел среди животных

Нехищных и средь хищников бессчетных.

Ему сказали: «Чресла препояшь,

Оденься, так халиф желает наш».

Ответил Кайс: «Отверг я одеянье,

Скитания в степи мое деянье.

Хребты приют предоставляют мне,

И чресла не нуждаются в ремне.

Своей судьбы одет я чернотою,

От горя прикрываюсь наготою,

Страданьем сломлена моя спина,

А сломленной одежда не нужна».

Ему сказали: «Смелы эти речи,

Страшись, не отвергай с халифом встречи».

А Кайс: «К чему мне пред халифом пасть?

Тот смел, кто не признал корысти власть.

Иль в ноздри мне, как палочка верблюду,

Корысть продета? Ни за что не буду

Халифу во дворце его слугой!

Корысть и жадность губят род людской,

От этих двух пороков отрешенный,

Мирских тревог не ведает влюбленный».

Сказали «Гнев халифа — наш закон.

Прикажет он — и будешь ты казнен».

А Кайс: «Я мертв. Моя любовь — убийца.

Мне ль, мертвому, людских мечей страшиться?

Мне голову мечом снесете с плеч?

Но мертвому — что лепесток, что меч!

Лишь для того, чтоб жить, влачат живые

Вьюк угнетенья и сгибают выи,

Но, если жизнь ушла, что может меч?

Лишь ничего, лишь пустоту рассечь!»

Поняв, что с ним бессмыслен спор горячий,

Решили повернуть коня иначе.

Не принимает он слова хулы?

Маджнуна заковали в кандалы:

Так обвивается вокруг растенья

Змея, не знающая снисхожденья.

Змеей обвитый, звенья кандалов

Сверлил он жемчугами слез и слов:

«Нужны ли кандалы с их силой мнимой?

Я — в мускусных силках кудрей любимой,

А кто же — и при этом без пилы —

С меня такие снимет кандалы?

Те ноги, что за два иль три мгновенья

Семи краев познать сумели звенья,

Четыре обойти столпа, пройти

Сквозь шесть дверей порталов девяти,^[32]

В железе двух иль трех колец халифа —

Вступить в оковах во дворец халифа,

При этом были не затем в пути,

Чтоб до родного существа дойти, —

Избрали многогрешную дорогу,

Хоть к райскому веди она чертогу!

Кто верует, что лишь любви светлы

Пути, тому возмездье — кандалы!»

Верблюдиц гнали две иль три недели —

Путь ко дворцу халифа одолели.

Маджнуна, что пылал из-за Лайли,

К воде пылавшей — в баню привели.

Его помыли, голову обрили,

С почтеньем слуги с Кайсом говорили.

Халиф, что был источником наград,