Свою любовь газелям я дарую,

В глаза и шею нежно их целую,

Как милую свою, ласкаю их,

Потом на волю отпускаю их.

То существо живое, что подобно

Возлюбленной, могу ль убить я злобно?

С подругой сходно это существо,

Так разве я способен съесть его?

Не то б иной была газелей участь:

Сильней тебя от голода я мучусь.

Не знаю пищи свежей и мясной,

Питаюсь лишь корою да травой».

Пока со мной он говорил устало,

Еще одна газель в силки попала.

Подумал я: «Его опережу,

В добычу нож мгновенно я всажу».

Но он подпрыгнул к ней, в объятьях нежных

И эту он сокрыл газель, как прежних,

В глаза поцеловал ее сто раз

И отпустил ее — от смерти спас.

В отчаянии начал понимать я:

Не стану сытым от его занятья!

Он тот, кого отверг и проклял мир,

Безумный Кайс из племени амир,

Он тот, кого терзает доля злая,

Кто стал безумным, о Лайли мечтая».

КУСАЙЯИР ОБНАРУЖИВАЕТ ЛУГ, ИЗОБИЛУЮЩИЙ ГАЗЕЛЯМИ, СООБЩАЕТ ОБ ЭТОМ МАДЖНУНУ И ВЫСЛУШИВАЕТ ЕГО ОТВЕТ

Когда поэт (услышал речь халиф)

Поднялся, голода не утолив,

Ему в горах открылся луг чудесный,

Напоминавший райский сад небесный.

Земля была как шелковый ковер,

Цветы — как будто вытканный узор.

Играли и резвились там газели,

Как дети, а цветы кругом пестрели.

Одна тюльпан отнимет у другой —

Та побежит с обидой и тоской.

В траве зеленой прыгали газели,

Недаром ноги их позеленели,

Тюльпаны ели красные — уста

Газелей покраснели неспроста.

Им от цветов и трав была услада,

Их было многочисленное стадо,

Но не было у стада пастуха.

Увидел Кусаййир, творец стиха,

Такое изобилиетазелье,

И в степь спустился, и сказал в веселье

Маджнуну: «Очарованный ловец,

Встань, поднимись в нагорье наконец,

Свои тенета убери отселе,

Раскинь тенета на пути газелей.

Немного поднимись — увидишь вдруг

С газелями бесчисленными луг

И ты, влюбленный в милый лик девичий,

Всегда найдешь в тенетах много дичи».

А тот: «О собеседник мой и друг!

Кааба, заповедник этот луг!

Зови его сокровищем любимой,

Он прежде был становищем любимой,

В былые дни, что быстро так прошли,

Гуляла там с подругами Лайли.

Средь зелени, душистой и узорной,

Она казалась куропаткой горной.

Травинки к ней склонялись без тревог

И радостно ее касались ног;

П Джамц

Колючки ей одежду разрывали, —

Нет, на подоле розы рисовали;

Цветы благоуханье обрели

От благовонных локонов Лайли;

Ее любви кровоточила рана, —

И сделалась тюльпана грудь багряна;

Нарцисс — отверстый глаз: Лайли ему

Пустынный прах дарила, как сурьму;

Как язычки, все лепестки у лилий, —

Те лепестки Лайли всегда хвалили;

Фиалки, утверждая, что скорбят,

Надели синий траурный наряд,

Всегда газели были наготове:

А вдруг пронзят их, словно стрелы, брови!

Они с дороги не спускали глаз:

А вдруг Лайли появится сейчас?

Для всех запретны те газели ныне,

Как будто для язычников — богини.

Свои силки раскину я ужель,

Чтоб на лугу поймать ее газель?

Я душу ей готов отдать, — так мне ли

Уничтожать запретные газели?

Когда я в сердце чувствую недуг —

Я прихожу — в пыли — на этот луг,

Хожу вокруг, как пилигрим вкруг храма,

А слезы льются, как вода Замзама.

Не ждут газели от меня вреда,

Траву не обижаю никогда.

Пусть буду, как тюльпан, в крови и прахе,

Травинки я держать не буду в страхе,

Пусть горе меч вонзает в грудь мою,

Я кровь ее газелей не пролью!»

«Лайли!» — твердил он имя, как молитву,

И вновь пошел на странную ловитву

Поймав газель, «Лайли!» он говорил,

Ей поцелуй, как милой, он дарил

И отпускал — пусть побежит по лугу, —

Как жертву искупленья за подругу

Так, от поры рассветной до ночной,

Охотой занимался он чудной.

ХАЛИФ, УЗНАВ О НЕОБЫКНОВЕННОЙ ЛЮБВИ МАДЖНУНА К ЛАЙЛИ, ПРИКАЗЫВАЕТ ДОСТАВИТЬ ЕГО ВО ДВОРЕЦ